Фабрика уродов

Вода лилась. Солнце затопило все вокруг, глаза нестерпимо резало, но жары больше не было. Его колотило от холода. Из-за слез он почти ничего не видел. Гилберта снова подняли и потащили; он чувствовал, как босые пятки бороздят дорожки в пыльной траве. Его втащили уже не в гостиницу, — на конюшню, в пахнущий навозом полумрак, издырявленный световыми пятен. В последний момент, прежде чем пылающий, затопленный солнечным светом, двор исчез, он увидел, как один из «зеленых» служек наклонившись над ведром, шепчет и делает знаки.

От ведра тут же повалил пар, клубами взвился в небо…

Колдует. Магия холода, сообразил Гилберт. В отличие от церкви инквизиция не чурается магии, хотя на послушников, использующих ее, потом накладываются суровые епитимьи.

Белоснежный туман наплывал, обхватывал мягкими прохладными руками. Сейчас они принесут это ведро сюда…

— Нет, — попросил он. — Не надо… больше.

Над ним снова оказалось скуластое лицо святого отца. В уголках глаз и рта застыли скорбные складки. Святой отец не наслаждался пыткой. Он страдал.

— Признайся, сын мой. Правда исцеляет душу и снимает боль грешного тела. Покайся! — он вдруг перешел на доверительный тон. — Ты удивишься, насколько все проще будет, когда я услышу правдивый ответ.

— Я… я сказал правду.

В стойлах фыркали и переступали копытами лошади.

— Ты самозванец и упорствуешь.

— Это не я… — в помутившемся сознании мелькнула какая-то мысль, и он вцепился в нее, как утопающий в соломинку. — Самозванец — это Лисий Хвост! Граф знал это!

— Почему именно вы, молодой человек? Что вас связывает с человеком по имени Лисий Хвост?

— Я… хотел служить под его началом. Во Фронтире его считают великим herzog. Капитаном! Ходили слухи, что Лисьих Хвостов несколько. Наверное, граф хотел разоблачить одного из них.

— Какого?

— Я не знаю.

Три этих слова уже вызывали в нем самом ужас, потому что влекли за собой новую боль, но других просто не было.

— К какому из них вы хотели наняться? Почему?

— Я не знаю. Это не было планом. Просто мысль, идея… Мечта.

— Куда делась девушка?

— Я… н-нет…

— Почему вы лжете? Зачем вы убили барона фон Талька? Кто такой Гил…

— Да будьте вы прокляты! Я не знаю! Я не видел! Я не убивал! Я — Гилберт Кёльдерер, сын Йохана Кёльдерера из Гродниц под Аусбургом! Я не знаю…

— Растяните его лошадьми, — сухо приказал человечек, оборачиваясь к одному из своих людей.

Тот кивнул.

— Последний шанс, молодой человек. После дыбы — даже такой, импровизированной — вы вряд ли сможете взять в руки свой меч.

Фламберг. Надо говорить фламберг.

Не будь он так оглушен болью, наверное, смог бы найти какие-то нужные слова, чтобы если не переубедить их, то потянуть время. Но удары выбили не только дух, но и всякие мысли. Если и можно было что-то сказать, то только то, что прямо на языке, а на нем ничего кроме «не знаю, не убивал».

Жаль инквизиторов такой набор слов не устраивает.

— Ну же!

Ему развязали руки за спиной, но лишь для того, чтобы снова стянуть их жесткой волосяной веревкой уже над головой. Избитое тело юноши закачалось под балкой конюшни (что-то это должно напомнить), когда дверь вдруг события непредсказуемо изменились.

Двери конюшни приоткрылись, пропуская внутрь человека в сопровождении трех вооруженных спутников, чьи мундиры и стигмы свидетельствовали о принадлежности к личной дружине герцога Наольского. Волосы одного были когда-то рыжими, но так сильно выгорели на солнце, что казались не темнее, чем у Гилберта, и годами он был ненамного старше. Они вполне могли сойти за братьев.

Инквизиторы синхронно развернулись, хватаясь за рукояти шпаг и пистолетов, но священник властно поднял руку, призывая их оставаться не двигаться с места. Цветов в драме стало больше — к зелено-белым сюрко и черной сутане клирика прибавился малиновый мазок. Человек, вошедший в конюшню демонстративно расправил складки плаща на своих плечах, скомканный и помятый, точно его только что вытащили из коробки.

Ярко-красный, с отливом в малиновый, плащ, по которому наверняка — никто не мог этого видеть, но почти все знали — струится вышивка серебром; два клинка, выходящие из одной рукояти посередине, на посреди одного из которых значится «кара», а другого — «оберег».

Символ дрессированной стаи уранийского вице-канцлера Витара Дортмунда — Псов правосудия. Прямо скажем, весьма неуместный здесь и сейчас.

Человек в малиновом плаще демонстративно огляделся, вбирая взглядом обстановку, нашел взглядом маленького священника, безошибочно определив в нем главного, почесал щеку и холодно произнес:

— Я рассчитываю на объяснения. Мне донесли он незаконном захвате собственности, насильственных действиях, гражданском аресте и возможном применении пыток. Вижу, что все подтверждается.

Инквизиторы машинально выстроились в линию. Руки на оружии, лица собранные, глаза — холодные. Их было полтора десятка против Пса и трех его сопровождающих. Кроме того, еще столько же сейчас выходили из гостиницы, перекрывая выход из конюшни полукольцом. Малый капитул всегда насчитывает тридцать человек плюс командир.