Ф. В. Каржавин и его альбом «Виды старого Парижа»

Не забыта была и главная королевская виселица Монфокон (Gibet de Montfaucon), фактически утратившая свою функцию более столетия назад: «пригорок соколий [от фр. mont faucon. — Г. К.], где виселица и кладбище для людей казненных» (M), — пояснил Каржавин. По другой версии, название происходило от имени владельца земли (графа Faucon), предоставившего ее для нужд государства. К началу XV века древнейшая виселица королевства на северо-западной окраине Парижа превратилась в монументальное трехъярусное сооружение из шестнадцати массивных столбов на каменном основании, где одновременно могли быть повешены более пятидесяти человек. Тела казненных обычно подолгу не снимали, и они разлагались, распространяя, как тогда считали, опасные миазмы. Даже когда к середине XVII века казни на изрядно обветшавшем Монфоконе прекратились, виселица, оказавшаяся в черте городской застройки, своим видом по-прежнему наводила ужас на парижан. В 1760‐м старая конструкция была разобрана, а новая, поднявшаяся неподалеку, служила уже не местом казни, а символом королевского правосудия. Именно об этом символическом двойнике и образовавшемся рядом кладбище, куда свозили тела казненных в других местах, упоминал Каржавин. Последние каменные столбы ненавистного народу старого Монфокона были разобраны в 1790 году.

Св. Дионисий Парижский, апостол Галлии

В повседневной жизни Парижа XVIII столетия символы memento mori уживались естественным образом с надеждой на небесных покровителей. Наиболее почитаемыми среди них были святая Женевьева и Дионисий Парижский (III в.), первый епископ древней Лютеции. Каржавин, согласно церковной традиции, отождествлял его с новозаветным Дионисием Ареопагитом, учеником апостола Павла.

Особый интерес «русского парижанина» к этой фигуре не должен удивлять: в старообрядческой среде, к которой принадлежали Каржавины, авторитет Дионисия Ареопагита и приписываемых ему богословских текстов («Ареопагитиков»)[269] был необычайно велик.

Сам Федор, вероятно, с детства был знаком со славянской агиографией святого (по Прологам и Четьим Минеям), а в Париже не пропускал случая посетить королевское аббатство Сен-Дени и места почитания Дионисия на Монмартре. Вернувшись в Петербург, он работал над рукописью «Жизнь С‐го Дионисия Ареопагита Апостола Франции» (1790)[270].

Воспринимая предание как часть культуры, Каржавин проявлял живой интерес к сакральным предметам, с одной стороны, как к знакам истории, с другой — как репрезентации сверхъестественного в повседневной жизни. Впрочем, скептический XVIII век умел сочетать обе эти крайности, не отменяя удовольствия от чтения запрещенной поэмы «Орлеанская девственница», одной из самых дерзких и одновременно популярных поэм Вольтера, содержащей карикатуру на небесного «заступника Франции» святого Дионисия.

Каржавин не оставил нам неоспоримых подтверждений своего знакомства с этой нашумевшей поэмой. Однако сохранились свидетельства его живейшего интереса к слову Вольтера: от восторженного восприятия поэмы «Законы Миноса» и других его сочинений («beau», «belle piece!», «сильно», «superbe!», «bien dit. superbe!», «très-belles», «voilà Voltaire» и др.)[271] до критических замечаний («plût à Dieu que cela fût vrai! Voltaire tu ments»)[272] и попыток перевода на русский язык, например, «Dialogue du chapon et de la poularde»[273].

Почитание Дионисия, начавшееся в Галлии практически сразу же после его смерти, оставило заметный след в топографии Парижа. Прилежно следуя от одного топонима к другому, можно было ментально воссоздать легенду «чудо св. Дионисия». Маршрут, который Каржавин выстроил на плане Готье в 1790‐е годы, вероятно, был знаком ему с юности: через городские «врата Дионисиевы» и «предместие свят. Дионисия» (I) на север, где расположен «монастырь и городок того ж святаго в 8‐ми верстах от Парижа» (K), там же на севере «Гора Мучеников и девичий монастырь свят. Дионисия Ареопагита», где находится «исподняя тюрма его, а в церкве место, где голову ему отрубили» (L).

В поздней приписке к описанию ворот Сен-Дени в парижском альбоме мы обнаруживаем тот же самый маршрут, с той разницей, что паломническая атрибутика здесь отсутствует полностью. Зато путь от ворот «до самаго городка Сен-Дени» прописан детально — «прямая перспектива, то есть большая дорога с двумя побочными по меньше, с деревьями в 4 ряда, вымощенная в середине, длиною 8 верст (2 lieues)» (№ 22).