Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

удивлению и ужасу нашему, все приговорены были к смертной казни

расстрелянием. Но, как известно, приговор этот не был приведен в исполнение. В

125

день казни на Семеновском плацу, на самом эшафоте, куда введены были все

приговоренные, прочитали им новое решение, по которому им дарована жизнь, с

заменою смертной казни другими наказаниями. По этому приговору Ф. М.

Достоевскому назначалась ссылка в каторжные работы на четыре года, с

зачислением его, по окончании этого срока, рядовым в один из сибирских

линейных батальонов. Все это случилось так быстро и неожиданно, что ни я, ни

брат его не были на Семеновском плацу и узнали о судьбе наших друзей, когда

все уже было кончено и их снова перевезли в Петропавловскую крепость, кроме

М. В. Петрашевского, который прямо с эшафота отправлен был в Сибирь.

Осужденных отвозили из крепости в ссылку партиями по два и по три

человека. Если не ошибаюсь, на третий день после экзекуции на Семеновской

площади М. М. Достоевский приехал ко мне и сказал, что брата его отправляют в

тот же вечер и он едет проститься с ним. Мне тоже хотелось попрощаться с тем, кого долго, а может быть и никогда, не придется видеть. Мы поехали в крепость, прямо к известному уже нам плац-майору М<айдел>ю, через которого надеялись

получить разрешение на свидание. Это был человек в высокой степени

доброжелательный. Он подтвердил, что действительно в этот вечер отправляют в

Омск Достоевского и Дурова, но видеться с уезжающими, кроме близких

родственников, нельзя без разрешения коменданта. Это сначала меня очень

огорчило, но, зная доброе сердце и снисходительность генерала Набокова, я

решился обратиться к нему лично за позволением проститься с друзьями. И я не

ошибся в своей надежде: комендант разрешил и мне видеться с Ф. М.

Достоевским и Дуровым.

Нас провели в какую-то большую комнату, в нижнем этаже

комендантского дома. Давно уже был вечер, и она освещалась одною лампою. Мы

ждали довольно долго, так что крепостные куранты раза два успели проиграть

четверть на своих разнотонных колокольчиках. Но вот дверь отворилась, за нею

брякнули приклады ружей, и в сопровождении офицера вошли Ф. М. Достоевский

и С. Ф. Дуров. Горячо пожали мы друг другу руки. Несмотря на восьмимесячное

заключение в казематах, они почти не переменились: то же серьезное спокойствие

на лице одного, та же приветливая улыбка у другого. Оба уже одеты были в

дорожное арестантское платье - в полушубках и валенках. Крепостной офицер

скромно поместился на стуле, недалеко от входа, и нисколько не стеснял нас.

Федор Михайлович прежде всего высказал свою радость брату, что он не

пострадал вместе с другими, и с теплой заботливостью расспрашивал его о

семействе, о детях, входил в самые мелкие подробности о их здоровье и занятиях.

Во время нашего свидания он обращался к этому несколько раз. На вопросы о

том, каково было содержание в крепости, Достоевский и Дуров с особенной

теплотою отозвались о коменданте, который постоянно заботился о них и

облегчал, чем только мог, их положение. Ни малейшей жалобы не высказали ни

тот, ни другой на строгость суда или суровость приговора. Перспектива

каторжной жизни не страшила их, и, конечно, в это время они не

предчувствовали, как она отзовется на их здоровье. <...>

Смотря на прощанье братьев Достоевских, всякий заметил бы, что из них

страдает более тот, который остается на свободе в Петербурге, а не тот, кому

126

сейчас предстоит ехать в Сибирь на каторгу. В глазах старшего брата стояли

слезы, губы его дрожали, а Федор Михайлович был спокоен и утешал его.

- Перестань же, брат, - говорил он, - ты знаешь меня, - не в гроб же я уйду, не в могилу провожаешь, - и в каторге не звери, а люди, может, еще и лучше меня, может достойнее меня... Да мы еще увидимся, я надеюсь на это, - я даже не

сомневаюсь, что увидимся... А вы пишите, да, когда обживусь - книг присылайте, я напишу каких; ведь читать можно будет... А выйду из каторги - писать начну. В

эти месяцы я много пережил, в себе-то самом много пережил, а там впереди-то

что увижу и переживу, - будет о чем писать... <...>

Более получаса продолжалось наше свидание, но оно показалось нам

очень коротким, хотя мы много-много переговорили. Печально перезванивали

колокольчики на крепостных часах, когда вошел плац-майор и сказал, что нам

время расстаться. В последний раз обнялись мы и пожали друг другу руки. Я не

предчувствовал тогда, что с Дуровым никогда уже более не встречусь, а Ф. М.

Достоевского увижу только через восемь лет. Мы поблагодарили М<айдел>я за

его снисхождение, а он сказал нам, что друзей наших повезут через час или даже

раньше. Их повели через двор с офицером и двумя конвойными солдатами.

Несколько времени мы помедлили в крепости, потом вышли и остановились у тех

ворот, откуда должны были выехать осужденные. Ночь была не холодная и

светлая. На крепостной колокольне куранты проиграли девять часов, когда

выехали двое ямских саней, и на каждых сидел арестант с жандармом.

- Прощайте! - крикнули мы.

- До свидания! до свидания! - отвечали нам.

III

Теперь приведу собственный рассказ Ф. М. Достоевского о его аресте. Он