пригласила Федора Михайловича запросто отобедать с нами.
С этого дня он стал совершенно своим человеком у нас в доме и, ввиду
того что наше пребывание в Петербурге должно было продолжаться недолго, стал
бывать у нас очень часто, раза три, четыре в неделю.
Особенно хорошо бывало, когда он приходил вечером и, кроме него, у нас
чужих не было. Тогда он оживлялся и становился необыкновенно мил и
увлекателен. Общих разговоров Федор Михайлович терпеть не мог; он говорил
только монологами, и то лишь под условием, чтобы все присутствующие были
ему симпатичны и слушали его с напряженным вниманием. Зато, если это
условие было выполнено, он мог говорить так хорошо, картинно и рельефно, как
никто другой, кого я ни слышала.
Иногда он рассказывал нам содержание задуманных им романов, иногда -
сцены и эпизоды из собственной жизни. Живо помню я, например, как он
описывал нам те минуты, которые ему, приговоренному к расстрелянию,
пришлось простоять, уже с завязанными глазами, перед взводом солдат, ожидая
230
роковой команды: "Стреляй!" - когда вдруг наместо того забил барабан и пришла
весть о помиловании {7}.
Помнится мне еще один рассказ. Мы с сестрой знали, что Федор
Михайлович страдает падучей, но эта болезнь была окружена в наших глазах
таким магическим ужасом, что мы никогда не решились бы и отдаленным
намеком коснуться этого вопроса. К нашему удивлению, он сам об этом
заговорил и стал нам рассказывать, при каких обстоятельствах произошел с ним
первый припадок. Впоследствии я слышала другую, совсем различную, версию на
этот счет: будто Достоевский получил падучую вследствие наказания розгами, которому подвергся на каторге {8}. Эти две версии совсем не похожи друг на
друга; которая из них справедлива, я не знаю, так как многие доктора говорили
мне, что почти все больные этой болезнью представляют ту типическую черту, что сами забывают, каким образом она началась у них, и постоянно фантазируют
на этот счет.
Как бы то ни было, вот что рассказывал нам Достоевский. Он говорил, что
болезнь эта началась у него, когда Он был уже не на каторге, а на поселении. Он
ужасно томился тогда одиночеством и целыми месяцами не видел живой души, с
которой мог бы перекинуться разумным словом. Вдруг совсем неожиданно
приехал к нему один его старый товарищ {9} (я забыла теперь, какое имя называл
Достоевский). Это было именно в ночь перед светлым Христовым воскресеньем.
Но на радостях свидания они и забыли, какая это ночь, и просидели ее всю
напролет дома, разговаривая, не замечая ни времени, ни усталости и пьянея от
собственных слов.
Говорили они о том, что обоим всего было дороже, - о литературе, об
искусстве и философии; коснулись наконец религии.
Товарищ был атеист, Достоевский - верующий, оба горячо убежденные,
каждый в своем.
- Есть бог, есть! - закричал наконец Достоевский вне себя от возбуждения.
В эту самую минуту ударили колокола соседней церкви к светлой Христовой
заутрене. Воздух весь загудел и заколыхался.
- И я почувствовал, - рассказывал Федор Михайлович, - что небо сошло на
землю и поглотило меня. Я реально постиг бога и проникнулся им. Да, есть бог! -
закричал я - и больше ничего не помню.
- Вы все, здоровые люди, - продолжал он, - и не подозреваете, что такое
счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед
припадком {10}. Магомет уверяет в своем Коране, что видел рай и был в нем. Все
умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик. Ан нет! Он не лжет! Он
действительно был в раю в припадке падучей, которою страдал, как и я. Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но верьте слову, все
радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!
Достоевский проговорил эти последние слова свойственным ему
страстным, порывчатым шепотом. Мы все сидели как замагнетизированные,
совсем под обаянием его слов. Вдруг, внезапно, нам всем пришла та же мысль: сейчас будет с ним припадок.
Его рот нервно кривился, все лицо передергивало.
231
Достоевский, вероятно, прочел в наших глазах наше опасение. Он вдруг
оборвал- свою речь, провел рукой по лицу и зло улыбнулся.
- Не бойтесь, - сказал он, - я всегда знаю наперед, когда это приходит.
Нам стало неловко и совестно, что он угадал нашу мысль, и мы не знали, что сказать. Федор Михайлович скоро ушел от нас после этого и потом
рассказывал, что в эту ночь с ним действительно был жестокий припадок.
Иногда Достоевский бывал очень реален в своей речи, совсем забывая, что
говорит в присутствии барышень. Мать мою он порой приводил в ужас. Так
например, однажды он начал рассказывать сцену из задуманного им еще в
молодости романа: герой - помещик средних лет, очень хорошо и тонко
образованный, бывал за границей, читает умные книжки, покупает картины и
гравюры. В молодости он кутил, но потом остепенился, обзавелся женой и детьми
и пользуется общим уважением.
Однажды просыпается он поутру, солнышко заглядывает в окна его
спальни; все вокруг него так опрятно, хорошо и уютно. И он сам чувствует себя
таким опрятным и почтенным. Во всем теле разлито ощущение довольства и