Евротрэш

Я подошел к окну, открыл его и выбросил полный мешок в снежную мглу. Она заправила блузку обратно в брюки и взглянула на меня. Мне даже показалось, будто в ее взгляде мелькнуло что-то вроде благодарности.

– Это ты должен был их самих спросить, – сказала она. – Они бы тебе наверняка всё объяснили.

– А почему они тогда не приворожили улетевшие деньги обратно?

– Деньги! Думаешь, таким могущественным существам есть дело до каких-то там франков? Ведьмы символизируют превращение. Их появление не сулит ничего хорошего.

Вот такую чушь приходится выслушивать, причем постоянно. Мне это претило. Вечно это полузнание в сочетании с уверенностью, что надо только преподнести всё побойчее, и никто ни в чем не усомнится. И в то же время она обладала вторым зрением. Ничего с ней не поймешь, с моей матерью, и вообще уже ни с чем ничего не поймешь.

– Надо что-то предпринять, чтобы нас отсюда достали.

– Дай мне водку, – сказала она.

– Что-то мы с тобой ходим по кругу.

XI

Часа через два эта штуковина снова поехала как ни в чем ни бывало. Раздался короткий, резкий сигнал сирены, потом толчок – и мать, чьи плечи я укрыл тем самым коричневым свитером из грубой шерсти, потому что она начала уже дрожать от холода, несмотря на стеганую куртку, сказала, что мы сейчас поедем – и так и случилось.

Гондола спокойно и уверенно проделала остаток пути до нижней станции. Здесь внизу не было снегопада, здесь светило солнце, да еще как. По сравнению с тем, где мы были всего несколько минут назад, здесь было теплее градусов на двадцать. Мы вышли из кабины в золотую, приветливую осень. Коровы жевали свою жвачку. Луга сияли яркой зеленью, как на открытке. Мать собиралась громко высказать свое негодование, но никаких объяснений или извинений от персонала канатной дороги не последовало. К нам вышел на минуту лишь один сотрудник, криво улыбнулся, пожал плечами и снова скрылся в своем кабинете.

– Швейцарцы – они такие, – вздохнула мать. – Могут посоперничать с восточноазиатскими народами в стремлении избегать неприятного.

Она прищурилась от солнца, порылась в сумочке и надела солнечные очки.

– Вот как? Да, тут ты, пожалуй, права.

– Без всякого сомнения. Они просто уходят от проблем. Не потому, что боятся потерять лицо, а просто потому, что они им некстати, проблемы.

– Но ведь мы с тобой тоже швейцарцы.

– Ну и что? Швейцарцы говорят себе, что на жалобы можно не обращать внимания, потому что всё равно приедут новые туристы. Так было в девятнадцатом веке, так было в двадцатом веке, и так будет в Швейцарии всегда.

– Окей.

– Забирай свой колючий экосвитер, – она кончиками пальцев сняла его с плеч. – Он слишком теплый, да еще и воняет овчиной.

– Я купил его позавчера в Цюрихе. Он мне что-то напомнил.

– Не понимаю, как можно надеть такое уродство. Раньше-то ты всегда выглядел цирлих-манирлих, в этой твоей барбуровской куртке.

– Смотри-ка, мама, там стоит наше такси!

– Конечно, куда оно денется. Я так захотела.

– Хотел бы я быть, как ты.

– Так ты уже, причем давным-давно. Тат твам аси.

Мы медленно шли через парковку к дожидавшейся нас машине, водитель, похоже, уснул. Он отодвинул назад переднее сиденье и лежал там с открытым ртом и закрытыми глазами, как спокойное большое насекомое. Я постучал костяшками пальцев по стеклу, он вздрогнул и подскочил, словно ему приснился странный сон, а потом открыл окно.

– Как хорошо, что Вы нас дождались! – я открыл перед матерью заднюю дверь и помог ей сесть.

– Вас долго не было. Нашли Вы эдельвейс, мадам? – спросил водитель.

– Лучше не спрашивайте, – ответила мать. – Там наверху был просто кошмар какой-то. Сперва мы наткнулись на ведьм, потом видели лису, а потом еще канатная дорога сломалась.

– Сожалею, мадам! – отозвался водитель.

– Это не Ваша вина. Я думала, я умру в этой металлической коробке между небом и землей. Это всё на совести моего сына. Ладно, поехали.

– Куда прикажете Вас отвезти?

– К немецкой границе.

– Мама.

– Да, теперь я хочу в Германию. Хватит с меня Швейцарии. Отвезите нас, пожалуйста, в Мюнхен.

– Тогда нам нужно сперва уговориться о цене.

– Еще тысячу франков?

– Я уже прождал Вас четыре часа. Четыре тысячи – это будет ближе.

– Договорились, – сказала мать.

– А может, пять дадите?

– Ладно, за то, что Вы нас дождались.

Я не стал вмешиваться в торг, поскольку чем быстрее эти деньги куда-нибудь денутся, тем лучше. Но вот в Мюнхене нам делать нечего. Совершенно нечего. Я сказал водителю, чтобы он выезжал на Цюрихское шоссе в сторону Мюнхена и выразительно подмигнул ему при этом в зеркало заднего вида. Он благодушно подмигнул в ответ. Ему, наверное, было наплевать на двоих психов на заднем сиденье, наверное, его и вправду интересовали только деньги.

– Вообще-то я хочу совсем не в Мюнхен, я хочу на Зильт. На рыбачью лодку, как Толстой. К честным людям, которые всё еще работают руками, а не в интернете и всякое такое, – сказала она.

– Ну так пожертвуй свои сумки Феррагамо и свитера Феррагамо сирийским беженцам. А заодно и свои деньги.