Евротрэш

Она на глазах обмякла. В ее взгляде была теперь не только неукротимая ярость, но вспыхивали и искорки страха. Уголки рта поползли вниз, нижняя губа дрожала.

– Ну и чем дело кончится? Ты же у нас всегда всё знаешь наперед.

Невероятно, неужели это я говорю?

– Пожалуйста. Прошу тебя. Не будь таким злым.

– Нет.

– Мне нужно это лекарство.

– Нет, оно тебе не нужно.

Мы были на полпути вниз. Внезапно, без всякого предупреждения, кабина остановилась. Жужжание вибрирующего каната вдруг смолкло и сменилось завыванием ветра. Гондолу качало из стороны в сторону. Мы висели в небе над пропастью в пятьдесят метров глубиной, хрупкая металлическая коробка на шелковой нитке.

– Нет, только не это, – сказала она. – Я знала.

– Ничего ты не знала.

– Только не это, нет. И что же нам теперь делать?

– А что ты предлагаешь? По три таблетки золпидема и по доброму глотку водки на брата?

– Перестань ко мне цепляться, лучше сделай что-нибудь! Побудь мужчиной хоть раз!

– Если б мы прихватили больше твоих свитеров Феррагамо, мы могли бы их сейчас распустить и свить из ниток канат. Но они ж у тебя лежат дома в шкафу нераспакованные.

– Слушай, как ты вообще со мной разговариваешь? Откуда эта злоба? Видел бы ты себя сейчас! Лицо искаженное, безумное совершенно, ты сам на себя не похож.

Еще немного, и она снова одержит верх. Вот и вся дурацкая дхармачакра. Я закатил глаза и пошел изучать панель управления на стене кабины. Там были красная кнопка, зеленая и черная, а также ромбы с дырочками. Я нажал сперва на зеленую, а потом на черную, про которую я думал, что это кнопка связи с диспетчером. Никакого эффекта. Из ромбов не послышалось ободряющего голоса. Кабина по-прежнему покачивалась в воздухе. Пошел дождь, капли катились снаружи по исцарапанным пластиковым стеклам вниз, а потом, подталкиваемые сильным ветром, обратно вверх. Я посмотрел вверх, в сторону станции – там не заметно было никакого движения. Никто, похоже, не собирался идти нам на выручку. Канатная дорога была, видимо, полностью автоматизирована. Некоторое время мы молчали, обиженные друг на друга.

– Во сколько сейчас темнеет? – она закрыла лицо ладонями. Это был ораторский, демагогический жест. – Просто интересно. В темноте болтаться тут на ветру – это уж точно хуже не придумаешь.

– Отвяжись.

– Ах вот мы как. Сперва он тащит меня на глетчер, меня, восьмидесятилетнюю старуху, которая едва таскает ноги и делает в мешок. И теперь изображает барина.

– Мне всё равно.

– Нет, тебе не всё равно, что мне нужно поменять мешок. Прямо сейчас.

– Что тебе мешало зайти на станции в женский туалет?

– То мешало, месье, что я не умею менять этот чертов мешок сама! – крикнула она.

– Значит, теперь научишься.

– Нет.

– Да.

– Не будь таким бессердечным! Ты прямо как твой отец, такой же холодный и бесчувственный. И глаза у тебя его. Глаза у него были всегда ледяные, нечеловеческие, голубые, как лед, как у робота. И ты такой же черствый и холодный как лед.

– Глаза у меня зеленые.

– При чем тут это? Ты же не хочешь уморить тут родную мать жестокой смертью? Я сейчас умру.

– Это еще почему?

– Да потому, что врачи мне всегда твердили после каждой операции: мешок обязательно надо менять. Ни в коем случае не забывать это делать. Потому что, если мешок переполнится, возникнет затор, и всё это дело потечет обратно в живот, и человек буквально захлебнется изнутри собственными экскрементами.

– Правда, что ли?

– Конечно, правда, сынок. Ты же не хочешь, чтобы такое случилось с твоей матерью? А поскольку у меня такая жуткая акрофобия, понимаешь, у меня всё время вроде как понос от страха. Так что мешок наверняка уже до краев. И вдобавок мы застряли тут на высоте в этой гондоле без одеял на ночь, без еды и без питья. То есть у нас есть еще полбутылки водки. Но воды нет, я об этом.

– Воду я могу добыть – открою окно и выставлю на дождь вон то мусорное ведро.

– Отлично. Молодец, ты начинаешь соображать. Это правильно.

– Ты же вчера говорила, что никогда никуда не выходишь без воды.

– Я такое говорила? Не помню.

– Ну как же, когда я тебе рассказывал историю про Мэри Уотсон, которая умерла от жажды вместе со своим младенцем на острове Ховик.

– Ничего нет лучше твоих историй. Если мы выберемся отсюда живыми, ты ведь расскажешь мне еще историю? Пожалуйста!

– Три.

– Хорошо, три, – улыбнулась она. – А сейчас помоги мне со стомой.

Я опустился перед ней на колени на полу кабины, осторожно приподнял ей куртку на животе, расстегнул нижние пуговицы блузки и добрался до бежевого мешка, и в самом деле полного до краев. Она смущенно смотрела поверх моей головы. Снаружи дождь перешел в снег, капли уже не стучали по стенам гондолы, их сменили бесшумные снежные хлопья.

– Так, готово. Теперь еще и снег пошел. В сентябре!

– Знаешь, кто это был? – спросила она.

– Ты о ком?

– Те три женщины там наверху. На смотровой площадке.

– Нет. А ты что, их знаешь?

– Это были ведьмы из «Макбета».

– Да ладно тебе.

– Они самые. Летим в сырой, гнилой туман[33].

– А откуда они взялись в нашей истории?