Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе

современному читателю, то это объясняется его "причудливостью", за которую

Анненский называет его "великим мистификатором". А "музыкальность" - это

иррациональность, это соприкосновение загадочного мироздания с душой

человека не через образы, а через символы: "Все мы хотим на сцене прежде

всего красоты, но не статуарной и не декоративной, а красоты как

таинственной силы, которая освобождает нас от тумана и паутин жизни и дает

возможность на минуту прозреть несозерцаемое, словом, красоты

музыкальной..." и т. д. ("Театр Еврипида", I, с. 47; что на самом деле это

прозрение - лишь иллюзия, он напишет лишь потом, в записях для себя).

"Статуарность и декоративность" была идеалом парнасцев, "музыкальность" -

идеалом символистов, Анненский учился и у тех, и у других, но иногда эти

идеалы сталкивались. Здесь Анненский держится символистского идеала: поэзия

воздействует не реальными зримыми образами, а намекающими бесплотными

символами, поэзия не должна быть живописной (это и есть для него "отношение

поэзии к живописи"). Но отделаться от парнасского соблазна он не может и

наполняет своего Еврипида вводными ремарками с описаниями декорации и лиц в

стиле живописи прерафаэлитов или Беклина: сейчас, через сто лет, именно они

кажутся безнадежнее всего устарелыми.

В филологии XIX в. противостояли две национальные школы, немецкая и

французская (а третья, английская, смотрела на них свысока). Немецкая была

более исследовательской, французская - более оценочной; немецкая старалась

вписывать античную поэзию в контекст античной культуры, французская - в

контекст культуры современного читателя. Анненскому-поэту была ближе,

конечно, французская школа, Анненскому-филологу - немецкая. Он выходил из

положения так, как делается часто: в основу работы молча клал французские

книги (Патэна, Дешарма, Фаге), а ссылался чаще на немецкие (даже на

случайные второстепенные диссертации). Разве что в статье о "Троянках",

недоработанной, он проговаривается и позволяет себе целую пышную цитату из

старого Патана.

Работа над Еврипидом начинается в 1891 - 1893 гг. в Киеве: Анненскому

только что минуло 35 лет, он "на середине странствия земного", потом он не

забудет упомянуть, что Леконт де Лиль тоже стал писателем в 35 лет. Как

кажется, около этого же времени он начинает писать и те свои "настоящие"

стихи, которые в 1901 г. будут собраны под мрачным античным заглавием "Из

пещеры Полифема", а в 1904 г. выйдут под заглавием "Тихие песни". Начиная с

1894 г. и до 1903 г. почти ежегодно он печатает по пьесе со статьей (обычно

в почтенном "Журнале Министерства народного просвещения"). Как менялась за

это время - от "Вакханок" до "Медеи" - переводческая техника и поэтический

стиль Анненского, - это еще предстоит исследовать.

Для самого Анненского оттачивание своего стиля на оселке Еврипида

закончилось в 1901-1902 гг. В эти два года он пишет три собственные пьесы на

сюжеты несохравнившихся драм Еврипида: "Меланиппа-философ", "Царь Иксион" и

"Лаодамия". Это значило, что необходимость точно следовать еврипидовскому

слову - даже в широких рамках своего перевода-пересказа - уже начинала его

тяготить. В предисловиях к "Меланиппе" и "Иксиону" он пишет, что чувствует

себя поэтом без времени: ему претит своя эпоха, но он бежал бы и от

Еврипидова пиршественного стола. Поэтому он сознательно освобождает себя от

лишних "мифологических прикрас" и принимает "метод, допускающий анахронизмы

и фантастическое" и позволяющий "глубже затронуть вопросы психологии и этики

и более... слить мир античный с современной душой". Игра анахронизмами

всегда была ему дорога, потому что подчеркивала условность, символичность

каждого образа: поэтому он и у Еврипида слово "вестник" переводил только

"герольд", а у его Медеи "тип лица грузинский", а в "Алькесте" слова "ты

коснулся моей души и мысли" передаются: "По сердцу и мыслям провел ты мне

скорби тяжелым смычком". Коллег-филологов (того же Зелинского) раздражало не

столько то, что у греков не было скрипок и смычков, сколько то, что

Анненский сам отлично это знал. Тогда же была задумана, а шесть лет спустя

написана и четвертая пьеса, "Фамира-кифарэд", - это торжество

"причудливости" и "музыкальности", где в хорах отголоски Бальмонта кажутся

предвестиями Цветаевой и Хлебникова.

Работа над Еврипидом (и, конечно, "парнасцами и проклятыми") сделала

свое дело: Анненский почувствовал себя сложившимся художником. В 1904 г. он

выпускает под псевдонимом "Тихие песни", с быстрым изяществом пишет

критические эссе, составившие "Книги отражений" 1906 и 1909 гг., легко

накапливает новые, самые зрелые свои стихи, которые составят "Кипарисовый

ларец". Всю жизнь проведший среди педагогов и филологов, вдали от

литературных кругов, он хватается за приглашение молодого дельца-эстета С.

К. Маковского участвовать в новом элитарном журнале, пишет для "Аполлона",

пишет для "Ежегодника императорских театров", увольняется с педагогической

службы: кажется, что в 54 года он хочет начать новую жизнь. Еврипид ему

внутренне уже не нужен. Однако инерция многолетней работы продолжает им