Евпатий

- Друг, да? - отгадал взгляд страшный меркит. - Друг и в обиду не даст, и последней лепешкой с тобой поделится. С другом и задушевный разговор хорошо у костерка завести… Это?

Кокочу кивнул. Все было правильно.

Хостоврул поднял огромный, из трех розовых сморщенных долек, палец.

- Ошибаешься, Лошадиный Зуб! Враг нужней человеку, если не трус он. Кто осторожности, хитрости и терпенью лучше, чем враг, научит? Кто воина воспитает в тебе? Кто за лошадью, чтоб не заподпружила, приучит следить? Верно ведь я говорю, Лобсоголдой?

Прямой и недвижный, как воткнутое в землю копье, Лобсоголдой сделал плечами неопределенный жест. Откуда ж, мол, ему-то знать? Уважаемому тысячнику виднее должно быть.

- Вот-вот! - словно ждал того, с оживленьем продолжал разговорившийся Бык. - Ему - «ешь!», а он лижет. Ему - «входи!», а он в щель глядит. «Танараг эндерэг^*», говорите? Заспинный враг? А если «вероломный» этот лучшую-то службу и сослужит хану Бату?! Заимев умного врага, на кошму надолго не завалишься отдыхать!

^* Т а н а р а г э н д е р э г - вероломный.

- У нас говорят, когда дурак в котел заглядывает, умный за огнем следит.

Голос у анды тот же все - один звук на одной струне. Алые шевелящиеся губы в ухмылку сложились. Лобсоголдой от друга анды на себя внимание переводил, и тот, Бык, понял это.

- А у нас, у меркитов, знаешь, как говорят, Лобсо? Кто чересчур занозист, тому чересчур и попадает!

Кокочу застежку дэла на груди расстегнул. Если амулета из лягушечьей лапки коснуться успеть, мангусьи поползновения в зародыше пресекаются, сказал Оточ. Бык Хостоврул ведь, по слухам, сырым мясом утробу насыщает, любого хитрого за три шага упреждает, любого сильного в бараний рог скручивает…

Смрад, запах подгнивающей сладкой убоины отравляли дыхание до тошноты. Голос-бас глуше-глуше из-за очага долетал. Ноги Кокочу заподгибались, свет меркнуть начал в глазах.

Лобсоголдой похлапывал, поглаживал его по щекам, а Эсхель-халиун в плечо тыкалась горячей мордой. Как оказался подле, что случилось и получилось - нет, не помнил ничего.

Стрела судьбы, обдав ветерком остудным висок, мимо пролетела. Уцелел он.

* * *

* * *

За покрывающейся медленным снежком речкой, за темным леском - оранжево-красная косолицая луна из красной в желтую превращалась. Звезды, чтоб сверху им наблюдать, зазябшими кулачками глазки-алмазки протирали. К сторожевым монгольским кострам подползала на брюхе изголодавшаяся, трепещущая алчбою тьма.

У тележных ярусов трудяги кешиктены наружную работу довершали. На бесшумной походкой шествующего тысячника-бухэ^** глаз они не осмеливались поднимать.

^** Б у х э - силач

Миновав все три шатра царевичей Золотого Рода, Бык Хостоврул у обтерханной до жердинных пролысин юрты остановился. Боевая походная юрта если и выделялась, то тем, что прочие подальше отступили, отпятились от нее. Если гнев хозяина к сердцу не принимать, а, памятуя о цели, сохранять хладнокровие, неприятная добытая Оточем весть очень к месту может оказаться.

- Кхе-кхе! - вдвигая бревновидное колено за обындевевший полог, прокашлялся (Хостоврул). - Сайн байну! Если войдем, не сильно ль обеспокоим хозяина?

Ответа не последовало. В хойморе на почетном месте сидели с Сэбудеем два худошеих худородных урянхайца. Прямя сутулые спины, ели саламату, пачкая седые бороденки. Между трех опорожненных деревянных чаш красовался крутобедрый тонкогорлый китадский кувшин. На трех скрещенных копьях по-походному горел, шевеля тенями, почернелый от копоти светильник-каганец.

Без приглашения и как бы с простодушной невозмутимостью встретив сверкнувший бешенством взгляд Сэбудея, Хостоврул сел у хадаха^*. Пусть, дескать, благопочтенные пообсуждают важные свои дела, он со своим мелким и неважным у дверей покуда посидит.

^* X а д а х - придверной столбик.

И, как и рассчитывалось, худоурянхайцы поднялись и, черными скрюченными пальцами обтирая бороденки, пятясь и кланяясь, покинули хлебосольного земляка.

- У быка шея толстая, но и она, тысячник Хосто, в ярмо попадает! - орлиный этот клекот-хрип, за сердце хватающий монголов «голос степи».

Легко, без помощи рук Хостоврул встал на ноги.

- То, что многомудрый Сэбудей-богатур изволит возвестить, то и правда для нас, - и, в мгновение ока продвинувшись за очаг, упал на колено, в шутку подставляя «под ярмо» лоснящуюся жирным потом шею.

Пламя в каганце ненадолго вытянулось и зачадило. Сэбудей же богатур - нет, не пошевельнулся даже. Вывернутое веко над пустой, обезображенной шрамом глазницей дрогнуло.

- Говори!

Чтобы распрямиться, Быку пришлось отступить от крышевого ската. Толково, ясно и избегая выспренности, изложил добытое Оточем «о третьем слева».

- Третий слева - хан Берке это? - уточнил Сэбудей.

Берке.

- Если птица турпан, - развивал удачу Хостоврул, - птенцов за собой увлечь не может, то таковых птенцов уничтожает она! Если дозволительно полюбопытствовать у многоуважаемого…

- Иди! - оборвал его Сэбудей. - Если потребуется, пришлю к тебе. - И махнул куцепалой рукой, морщась и с трудом скрывая отвращение.