Евпатий

Нет, он не согласен со мной, сказал Илпатеев. Был ведь еще брат - самый младший - «отчигин». Тулуй. Красивый, сильный и благородный. Он умер молодым, лет тридцати, пожертвовав жизнью ради отца.

Когда Бату-хан войдет в силу, он будет помогать его жене, а сын Тулуя Мункэ с его помощью станет впоследствии каганом в Карокоруме сразу за Гуюк-ханом.

- Тогда почему же…

- Почему из-за Джочи такой сыр-бор? - подхватил Илпатеев, перебивая меня.

- Именно!

Илпатеев усмехнулся.

- Любят потому что его.

- Лю-ю-юбят? Ах так? - поразился я. - Вишь ведь что.

И больше мы про рукопись не заговаривали. Избегали как бы по обоюдному согласию.

Миновав площадь, здание горкома партии, обошли по дуге беломраморное, роскошное здание драмтеатра, где по периметру в нишах стояли чугунные фигурки «драматургов». Кроме Шекспира, все были наши, свои, даже Маяковский. Шекспир же был в панталонах-галифе, с усами, шпагой и лысый.

Мы отходили, а Илпатеев все оглядывался на грациозно-твердую фигурку Пушкина… Пушкина у нас в Яминске любят почему-то. Есть улица его имени, городской сад, куда мы шли с Илпатеевым. Кинотеатр. Штук шесть разных памятников. А лучший - как раз вот этот, в драмтеатровой нише.

Напрасно я бегу к сионским высотам,

Грех алчный гонится за мною по пятам…

Так ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,

Голодный лев следит оленя бег пахучий…

Закончив, Илпатеев вопросительно толкнул меня своей палочкой, но я ничего не отвечал ему. Откровенно говоря, с некоторых пор разговоры о грехе, покаянии, добре и зле не вызывают во мне энтузиазма. Чистые, нечистые. Друг, враг. Мне хотелось процитировать Илпатееву стишок моей племянницы, но я не стал. «Прекрасная природа. Расцветшие цветы. Не зря живу я на этом свете!» И вообще столь чарующе действующие в студенческую пору литературные разговоры давно перестали меня волновать.

Мы медленно брели с Илпатеевым по влажному, темнеющему городскому саду. Тополя. Осины. Ясенелистый клен. Калина. Рябина. Багрец, золото. Желтеющая по вершинкам трава. Упрыгивающие бочком вороны. И береза у хоккейной коробки, единственная здесь - плакучая, качает слегка под ветром роскошною рыжею своею гривой. И девушки, пьяные мужики, черные терьеры, велосипедисты. И в глубине за деревьями, где танцплощадка, пробуя гитары с проводами и жуткие свои барабаны, готовится к вечерней «тусовке» местный наш яминский хэви-метал. «Ты меня не лю-ю-юби-и-шь…». О Господи, думал я. Смена поколений. Папа плохой. Экскаватор времени. Старые осыпающиеся холмики выравниваются под новые застройки. «Не лю-ю-ю-ю-бишь…»

- Нам-то с тобой, Петя, тоже хвастаться нечем, - брякнул вдруг Илпатеев. - Нашему поколению. - Он усмехнулся опять.

Я молча и без улыбки смотрел на него.

- Мы, Петя, мы с тобой, понимаешь, - он даже рукой повертел в воздухе, чтобы понятней, - поколение п с и х о л о г и ч е с к и х м а с т у р б а н т о в.

- Что-что? - Я остановился, пораженный. - Что ты сказал? Мастурбантов?

- Да, мастурбантов, мастурбантов! - Лицо его сделалось угрюмым. - Ты не ослышался. Психологических мастурбантов.

И он рассказал анекдот. Первый, который он слышал в жизни и запомнил. Прохожий спрашивает у ползающего под фонарем пьяного: «Ты что ищешь?» - «Часы!» - «А где ты их потерял?» - «А вон там…» - «А почему здесь ищешь?» - «Так там темно, - объясняет пьяный, - а здесь светло!» Грустный такой анекдотец. Илпатеев считал, в нем схвачено ядро распространеннейшего явления.

Подлинному соитию с жизнью предпочитается подмена. Почему? Потому что подмена «безопаснее», или меньше требует усилий, или еще что-то.

Он стал перечислять. Алкоголь, газеты, болельщиство футбольно-хоккейное, секс.

- И секс? - не удержался я. - И он тоже «мастурбация»?

- А как же! - был ответ. - Он и задуман, чтоб скомпенсировать отсутствие.

- Чего?

Он улыбнулся.

- Любви, Петя. Любви. Чего же еще.

Я понял.

- Ты хочешь сказать, что все уводящее и увиливающее от… это… это…

- Во-во! - подтвердил он. - «Уводящее и увиливающее». Молодец! Мы в вас не ошиблись, товарищ майор.

Ненавижу старшебратский этот тон с прихлопом по плечу, и когда сам начинаю, и когда ко мне. Однако глянув на лицо Илпатеева, я повременил обижаться. Он о чем-то думал помимо разговора.

- А что подлинно, Николай? - все же спросил я; мне было интересно. - Смерть?

Он кивнул. Да, смерть.

- Хотя и она не всякая, - добавил погодя.

- А еще?

- Женщина в родах. Младенец, пока не заговорил. Боль. Святость. Хам. Зверь.