Евграф Федоров

Людмила Васильевна, вероятно, со всей возможной снисходительностью растолковала Любови Ивановне, что поступок Евграфа объясняется не умственным расстройством, а душевной простотой… В конце концов между юной хозяйкой и ее частым гостем произошел разговор однажды поздним вечером, когда спорщики разошлись, а он на минутку замешкался. Мы не знаем, о чем они говорили. По-видимому, она спросила, что его гложет, почему временами он впадает почти в прострацию и бывает, что верно, то верно, не такой, как все, хотя ей это даже, дескать, и нравится.

И услышала в ответ слова, которых никак не ожидала услышать и от которых ей стало страшно.

Шепотом и не глядя на нее, он сказал:

— Я принадлежу партии…

Глава пятнадцатая МАЗУРКА КОНТСКОГО

«Я принадлежу партии и зависим от ее распоряжений», — прошептал он, и колючие сосульки жалости опалили маленькое, но отзывчивое сердце Людочки Панютиной. Но его ли оно пожалело? Он внушал отчасти даже страх, лицо его дышало вздуваемой энергией и благородно искажено было решимостью и гневом… Чего скрывать, конечно, и его было жалко, как не пожалеть… но себя — больше. Потому что чувствовало обожженное сосульками сердце будущую власть этого лобастого человечка над собой; еще ничего между ними не было сказано, как можно… разве что глаза уже промолвили свою неокольную и бесстыдную правду, и души их ощутили взаимную путу… недаром ревнивый Серебрянников предупреждал горестно и искренне: «Ох, берегитесь, Люда, с ним наплачетесь!» — на что, нежно вспыхнув, разражалась Людмила Васильевна недоумениями, откуда тот чего берет, и просила прекратить неуместное попечение.

И теперь он, будущий властелин, признается ей… как бы поточнее выразиться: вроде того, что взял да и дал обет безбрачия! (Так в первый момент и оценила Людмила Васильевна.) И чего ж, мол, тогда приходил, молчал… Нет! Хуже и безобразней! Будто поступил в раскольничью секту, принесшую клятву самосожжения, или примкнул к кавказским фанатикам, как их… шахсей-вахсей.

Правда, что она такое — партия, юная Панютина представляла довольно смутно (слышала что-то такое о придворных партиях), и все же неясный ужас веял от этого слова, которому родственны были слова: каторга, тюрьма, Петропавловская крепость… Познакомившись с этим, читатель нисколько не удивится, узнав о том, что, выпроводив гостя, Людмила Васильевна накинула пунцовый жакет и, став у окна, выходящего на угол Надеждинской и Итальянской, принялась ждать немедленного визита жандармов, а наутро не пошла на службу, а послала записку к Евграфу Степановичу, а когда тот явился, потребовала (измученным голосом) успокоить ее и совершенно откровенно признаться — бомбист он или нет; если да, то на кого готовит покушение.

Тут ей пришлось выслушать горячую, долгую и плавную (заранее, по-видимому, обдуманную) речь с подробным изложением принципов общинного землевладения, конституционных начал, прибавочной стоимости, эволюционного развития и ненасильственных методов борьбы.

Что же касается участия в террористических актах, то ему, однако, обидно, сказал он, что Людмила Васильевна позволяет себе такое непонимание программы, а также душевного его склада, которому абсолютно претит всякое насилие. В этом он расходится, между прочим, с новыми своими товарищами, это даже самый острый пункт разногласий, но он тверд в своем отвращении к убийству. Среди новых его друзей немало честных сыновей высокопоставленных особ; сравнительно недавно арестован, к примеру, потомок столь древнего княжеского рода, что романовскому до него не достать; у этого княжеского рода больше прав на престол, чем у Романовых… Нельзя сказать, что этот пример успокоил или вдохновил юную Панютину, однако она промолвила, что удовлетворена, вполне удовлетворена ответом, благодарит и отпускает и извиняется за то, что оторвала его от спешных и важных партийных дел. На всякий случай и как бы вскользь, между прочим, поинтересовалась, много ли девушек в их организации и из каких семей?

Молчание было на сей раз ответом. Каменное молчание. Оно звучало как укор. Как? Она требует, чтобы он вслух произнес имя хотя бы одного члена подпольной корпорации? И тем самым совершил измену? «О, простите, Евграф Степанович, я не подумала… я просто не полагала, что это тайна…» Евграфу Степановичу понадобилось сделать усилие, чтобы взять себя в руки. Назвать имена… Да будет вам известно, что он своего имени рядовым карбонариям не сообщает — они знают лишь его партийную кличку! А как же иначе? Этак по всему свету разнесется список…

(Чуть вперед забегая, сообщим, что Евграфу Степановичу удалось сохранить псевдоним. Жандармам он стал известен, но раскрыть его они не смогли.)