Евграф Федоров

Действительно — почему? Совершенно непонятно. Однако, уж раз она согласилась, необходимым стало приезжать — по переплетным делам — одной к Федоровым, и это тоже следует отнести к разряду существенных перемен в ее жизни. Она стала довольно часто у них бывать и, конечно, внимательно приглядывалась к домашнему укладу и быстро подружилась, иначе и быть не могло, с радушным Евгением Степановичем. Никто из близких не подозревал о подпольной работе Евграфа. Людочке, несмотря на суровую отповедь, все же было чертовски любопытно знать, чем он там занимается и с кем знается; по его обмолвкам и обрывочным фразам она поняла, что занимается он там примерно тем же, чем у них в кружке: читает рефераты и лекции и спорит. Это ее несколько разочаровало. Иногда встречал кого-то на вокзале и куда-то отвозил. Как-то он признался ей со смехом в одной своей оплошности. Поручено ему было купить в магазине офицерский мундир, в который облачиться должен товарищ, отъезжающий за границу. Отправился в Гостиный двор, да по дороге задумался, не заметил, как и перед прилавком очутился. «Будьте любезны, мундир. Заверните поаккуратней». — «Какого рода войск изволите-с?.»» — сладко вытянулся приказчик. «Чего?» — «Род войск, спрашиваю-с…» — «Да это все равно, братец… без разницы. Поаккуратней только заверни…» И, лишь выйдя из магазина, понял, какого дурака свалял. Да вроде шпик не увязался…

В том году (1876) Анна Андреевна заторопилась на дачу, переехала в мае. Людочка там проводила субботу и воскресенье, в будни же надо было ходить на работу. Студенты разъехались на каникулы. Переплетная лихорадка была в самом разгаре, и волей-неволей почти каждый вечер приходилось Людочке отправляться на Пятую Песчаную. 30 июня она принесла очередную пачку книг. Евграфа дома не было. Пришел он поздно, часу в одиннадцатом. В руке нес футляр со скрипкой. Лицо сияющее, глаза рассеянно блуждают. Вздули самовар, Юлия Герасимовна накрыла ужин. Евграфу не сидится.

— Знаете что? Я вам поиграю.

Выхватил скрипку, взметнул смычок. Заиграл плутовато, стремительно — так он еще никогда не играл.

— Что это? — спросила Людочка.

— Мазурка.

— Я слышу, Евграф Степанович…

— Мазурка Коптского.

— Контского? Не знаю.

А назавтра… Назавтра весь Петербург говорил о дерзком побеге из тюремного лазарета известного революционера князя Петра Алексеевича Кропоткина! потомка древнейшего рода, восходящего к Рюрику.

Глава шестнадцатая ПРЕДАНИЕ О ПОБЕГЕ

Как странно: в прошлой жизни, оборванной арестом, Кропоткин любил тишину. Нелюдим не был, а уединяться всегда любил — ив Пажеском корпусе, в качестве первого ученика которого был представлен государю и закончил с правом поступления в гвардию, позже — на Амуре, куда бежал от балов и парадов… и потом в Сибири, где плавал по рекам и взбирался на хребты, стремясь набрать побольше геологических фактов для доказательства своей теории неоднократного оледенения Земли. Он своего добился, доказал, и наука о новейшем периоде существования Земли ему многим стала обязана, но из-за нее, в сущности, из-за теории, он и попался…

То было уже в Петербурге.

Знал, что выслежен, опознан и не берет его полиция от легкого ошеломления: Бородин — агитатор, революционер, пропагандист в рабочих кружках, «манеры солидные, походка и все действия спокойные, рассудителен, глаза голубые, борода окладистая, широкоплеч, роста ниже среднего» — не кто иной, как князь Кропоткин? Этого в толк полиция взять не могла. Да еще б не поймали, ускользнул бы, но в Географическом обществе, где должен был выступать с докладом, заседание отложили на неделю. Как быть? Скрыться? Тогда спасен. Он попросил совета у товарищей. Те решили: бежать неблагородно. Ты в обществе брал деньги на экспедицию. Обязан отчитаться…

Сейчас он не способен был поверить, что можно любить тишину. Она враг. Смерть. Проникала в мозг и облагала душу. Он пытался избавиться от нее хождением по камере (десять верст в день) и гимнастикой. Но давно уж на то не было сил… Пробовал петь. Запретили.

«…Полное безмолвие вокруг… — вспоминал он впоследствии. — Мертвая тишина нарушалась только скрипом сапог часового, подкрадывающегося к «иуде», да звоном часов на колокольне…

Напрасно пробовал я стучать в подоконницу направо — нет ответа, налево — нет ответа. Напрасно стучал я полной силой разутой пятки в пол в надежде услышать хоть какой-нибудь, хоть издалека, неясный ответный гул — его не было ни в первый месяц, ни во второй, ни в первый год, ни в половине второго».

А на третий год в один прекрасный день заглянул часовой в «иуду» и увидел заключенного распростертым на полу…

И пришел в себя заключенный на носилках. Над ним нависло сморщенное лицо старика санитара. «Ты ж, сердечный, — пожалел тот, — до осени не протянешь…»

У князя нашли цингу, истощение и последнюю Степень нервного расстройства.

Поместили в Николаевском военном госпитале. «В эту тюрьму перевели уже двух моих товарищей, когда стало очевидно, что они скоро умрут от чахотки».

Он лежал в палате на нижнем этаже.