Евграф Федоров

«Евграф Степанович сначала бывал не часто, а потом чаще и чаще, пока не стал тоже завсегдатаем. Он и Мейер больше помалкивали, когда другие яро спорили, соскочив со стульев, стоя за чайным столом, размахивая руками, кричали. Они сидели поодаль, каждый на своем излюбленном месте. Мейер на правом кресле, а Евграф Степанович на правом боку дивана».

Касательно горячих споров кружок Панютиной, всем известно, не отличался от множества других молодых кружков; не спорить тогда в России было совершенно невозможно. А споры, само собой, всегда были яростными.

Но наш главный герой пока помалкивает…

Иногда он приходит в дом Овсянникова, угол Надеждинской и Итальянской, со скрипкой. Играет странные мелодии — дразняще-болезненные, суровые, зовущие куда-то в неизвестность, от которой, безудержно влекомая ею, в ужасе сникает чья-то душа…

Третьего февраля, как отмечено в сафьяновом журнальчике, именины Анны Андреевны. Неожиданно в полном параде, при сабле и эполетах, явился с поздравлением Евграф Степанович Федоров. Кратковременный визит всех изумил. Никто и предположить в нем не мог такой деликатности. Долго потом обсуждали его. «Маме он очень нравился».

Глава четырнадцатая Я СЕБЕ НЕ ПРИНАДЛЕЖУ

Как бы ни уверял себя и других Евграф Степанович в том, что овладение врачебной специальностью необходимо ему для последующего эффективного служения трудовому народу, а вызубривание морфологических особенностей желудочного тракта понадобится для внедрения в медицину математических методов (хотя сама мысль была недурна), все же бесконечные часы, проведенные им в препараторской и аудиториях Медико-хирургической академии, были, чего там лукавить, пустой тратой времени. И наставить упрямца на путь истинный взялся, наконец, сам всероссийский министр просвещения граф Д. Толстой. Он издал приказ об отчислении из университетов и академий всех не имеющих диплома об окончании классической гимназии.

В квартире вдовы генерала Федорова распоряжение это наделало переполоху! Сама вдова только начала привыкать к мысли, что ее непутевый и непонятный мальчик выбрал себе поприще, жизненную линию и забросил бесконечные и каторжные расчеты каких-то фигур; конечно, если бы мальчик был принят на службу в главный штаб, что, вообще-то говоря, можно было устроить, она 96 не склонна недооценивать своих сил, и со временем получил бы звание полковника, а потом и саперного генерала — это было бы лучше всего! Но врач, хирург., нет, это тоже хорошо. Мальчик уже сдал все экзамены за первый курс, какие-то экзамены за второй, и теперь что же? Его выперли оттого, что у него нет какого-то диплома!

Откровенно говоря, Юлия Герасимовна не могла не испытывать некоторого злорадного удовлетворения; как же, ведь когда-то она настаивала на том, чтобы График кончил гимназию, но он изволил — впервые тогда — выказать характер и заявил, видите ли, что только теряет время в гимназии. Теряет время! Ну, а теперь он его потеряет гораздо больше!

Вслух она сказала, что знает способы отвести беду и, так и быть, согласна ради детей переговорить кое с кем, хотя переговоры с нынешними молодыми из штаба не доставляют ей большого удовольствия, но ради детей на что не пойдешь…

Нет сомнений, что Юлия Герасимовна добилась бы желаемого результата, она нисколько не потеряла форму, выражаясь спортивным языком, или быстро бы ее восстановила в ходе соревнований с чиновниками высшей саперной канцелярии. Но… На пути встал опять же сам предмет неосуществленных просьб, объект забот, короче говоря, он, Евграф Степанович. Ни за что! Ни за… так он заявил. Ему стыдно даже представить. Как, за него пойдет просить мама? Да его потом засмеют товарищи. Он сам возьмется за хлопоты и докажет, что тоже чего-нибудь стоит, когда дело касается справедливости и элементарных прав человека.

И Евграф Степанович принялся доказывать. Любой другой на его месте, по-видимому, сначала разузнал бы, от кого зависит допустить исключение из распоряжения министерства просвещения, как к нему подобраться и так далее, — словом, предпринял бы действия, которые, возможно, не укладывались бы в теорию рационализма и осмысленного эгоизма. Не таков наш вдохновенно-тщедушный подпоручик. Он решил, что бить надо в самый большой колокол.

«Последний раз надев офицерские эполеты, побывал в приемной военного министра Д. Милютина; на мое заявление о полной сдаче мною экзаменов на второй курс академии и право поступить студентом в академию на основании аттестата Инженерного училища, как пользующегося правами высшего, Милютин не сказал ни слова, а только сделал жест полного бессилия.

С тех пор прошло около полустолетия, но и теперь, как и тогда, кровь закипает при воспоминании об этом варварском насилии». (Из рукописи «Императорская Академия наук» в архиве АН СССР).