Кинг подчеркивал важность экономического протеста, напоминая слушателям об их коллективной экономической силе и призывая их использовать эту силу, чтобы привлечь корпорации к ответу. Он даже привел названия фирм – производителей хлеба, продукцию которых стоит бойкотировать (Wonder Bread и Hart's Bread), и просил присутствующих, чтобы они агитировали всех своих знакомых присоединиться к этому бойкоту. Он выступал в поддержку банков и страховых компаний, управляемых чернокожими. Все это, говорил он, обеспечит усиление протеста: «До сего дня страдали только работники санитарных служб; теперь мы должны перераспределить эту боль».
Он рассказал притчу о добром самаритянине и вывел из нее интересную мораль. Он спросил у аудитории, почему левит и священник не остановились, чтобы помочь раненому путнику, и предположил, что они боялись последствий. Кинг описал дорогу из Иерусалима в Иерихон, где происходили эти события, – пустынную и опасную («очень подходящую для засады»). Он сказал, что перед его слушателями сегодня стоит тот же вопрос, который стоял перед самаритянином. Они так же, как он, могут бояться, что с ними будет, если они присоединятся к демонстрации.
Вот какой вопрос стоит сегодня перед вами. Не «Если я буду помогать работникам санитарных служб, что станет с моей работой?». Не «Если я буду помогать работникам санитарных служб, что случится с теми часами, что я провожу каждый день в своем кабинете и каждую неделю в церкви, как пастор?». Вопрос не в том, что «Если я не буду помогать этому человеку в беде, что будет со мной?». Вопрос вот в чем: «Если я
Затем Кинг перешел к заключительной части. Она стала своего рода отголоском и продолжением вступительного путешествия по истории человечества. Он рассказал людям о том, как когда-то его пырнула ножом невменяемая женщина, а потом он узнал, что нож прошел так близко от аорты, что, стоило ему чихнуть, он бы умер. И эти слова – «Если бы я чихнул» – стали рефреном в перечислении им тех событий, свидетелем которых он стал за несколько лет второй половины XX в. Если бы он чихнул, он не увидел бы сидячие забастовки 1960-х. Если бы он чихнул, то не узнал бы Freedom Riders. Если бы он чихнул, он не принял бы участие в бойкоте автобусного сообщения в Монтгомери, или протестов в Бирмингеме, или «большого движения» в Сельме. И наконец:
Если бы я чихнул, я не был бы в Мемфисе и не увидел бы, как общество объединилось в поддержку страдающих братьев и сестер.
Какое счастье, что я не чихнул.
Кинг закончил тем, с чего начал: сейчас – это самое важное время. Здесь, в Мемфисе – самое важное место.
Что объединяет все это? Уставшего мужчину, приехавшего в Мемфис вопреки советам своей команды, и того же мужчину, который произносил речь, когда все, чего он хотел, – это остаться у себя в отеле? Что связывает его отказ от всех периодов в истории ради «здесь и сейчас» и призыв держаться вместе? Требование не допустить разрастания проблем, напоминание об экономических акциях, историю доброго самаритянина, которую Кинг рассказал для того, чтобы побудить людей выступить в поддержку работников санитарных служб, и заключительные слова, которые сделали Мемфис целью путешествия, не сравнимой ни с чем в истории?
Мы следуем за лидером, потому что он погружен во что-то и знает, о чем говорит. Его знание дает нам определенность в дне сегодняшнем и уверенность в будущем. И, глядя на доктора Мартина Лютера Кинга-младшего, мы видим в конечном итоге не его ораторское искусство, хотя оно и было великолепно, не самопожертвование, хотя оно и вдохновляло, не идеологию ненасильственного сопротивления, хотя она и высокоморальна, и даже не непреклонную стойкость, хотя она и служит нам примером, – мы видим цель, ради достижения которой он использовал все это снова и снова. Мартин Лютер Кинг был тем, кто разжигал горнило. Он вытаскивал на поверхность проблемы, целенаправленно и неустанно. Его исключительность была в том, что он умел не отступать и ни о чем не забывать, создавать напряженность и концентрацию в данный момент времени и в данном месте, а потом лишь добавлять и добавлять топлива, усилий и энергии, пока наконец из этого пламени не рождалось что-то. В этом и состояла его выдающаяся способность.