Это не моя жизнь

Он летел в гордом одиночестве сквозь бездну, сквозь чьи-то сны и воспоминания. Мимо проносились сюжеты, обрывки фраз и мыслей, но он не вслушивался. Боялся, что проникнется чужими проблемами, заинтересуется, а ему сейчас этого не хотелось. Хватит с него!

Летел навстречу неизвестности. Впрочем, всё больше её признавая. Внизу лежал огромный город с пупырышками домов, сетью улиц и решёткой трамвайных путей.

Это был его родной город. Призрак не знал, в какой год и день летит, но в глубине теплилась надежда, что это его время. Он его на другое теперь не променяет! Никаких экспериментов, никаких опытов совершать больше не намерен.

Человек должен жить в своём времени. Оно накладывает заметный отпечаток на всё: поступки, взгляды, манеры, образ мышления… И оказавшись в чужой реальности, предстоит комплексовать, перестраивая себя, ломая. И – постепенно сходить с ума…

Полёт всё ускорялся, однако Изместьев чётко различал деревья, улицы, дома. Среди всех каменных строений выделялось одно, он его узнал. Та самая высотка, с шестнадцатого этажа которой вечность назад шагнул в неизвестность. Ему казалось, что с тех пор пролетело несколько жизней, и в каждой он успел странным образом побывать.

На карнизе шестнадцатого этажа кто-то стоял. Изместьев узнал свой собственный силуэт. До прыжка оставались считанные мгновения. Его задача – быть на траектории прыжка, чтобы тело и душа совпали, объединились в одно целое.

Силуэт посмотрел на часы. Ещё секунда и он прыгнет. Ну почему призраку всегда приходится успевать из последних сил? Почему?!

Догнал своё тело уже в полёте. Ощущение было такое, словно втиснули в «не по размеру» тесный скафандр.

Последние впечатления – раскрывшая перед ним щупальца морская звезда. Он угодил в самый её центр. Как в далёкой юности, когда взял немыслимую для своего роста высоту – метр семьдесят пять! Но тогда Изместьев рухнул на кучу матов, а здесь был батут – вернее, гигантских размеров воздушная подушка, кем-то предварительно накачанная. В неё он и угодил…

Он приземлился!

Тело практически не пострадало: в той же футболке и трико, в тапочках. Сквозь толпу склонившихся над ним людей протиснулась Люси. И схватила за футболку:

– Что ж ты мне не сказал, что решил свести счёты с жизнью?! – кричала она срывающимся голосом. – Я бы вместе с тобой на карниз вышла! Мы бы такую рок-оперу замутили! Как «Иисус Христос – суперзвезда»!

– Я не… Я как-то… Когда… – заикал Изместьев, подозрительно ощупывая собственное тело. – Не хотел я счёты с жизнью сводить! И не собирался вовсе! Вы… Ты… Могли… Могла так подумать? Почему?

– А кто ещё с высоты вниз башкой ныряет? – незатейливо, по-простому объяснила Люси. – Только самоубийцы. И никто больше.

– Откуда эти люди? – с подозрением спросил он. – Как будто повесили объявление, что сегодня случится исторический полёт!

– Одна я бы ни за что не смогла привезти сюда и накачать эту штуку! – призналась Люси. И прислушалась: – А вот и коллеги твои пожаловали.

Доктор различил сирену «скорой» и знакомую до колик в кишечнике иллюминацию из красно-жёлтых огней. Слегка удивился, увидев незнакомого коллегу. Тот был предельно сдержан, на чисто профессиональные выпады больного почти никак не реагировал.

– Вы недавно на подстанции? – спросил доктора Изместьев, когда его на носилках грузили в машину.

– Мне кажется, всю свою сознательную жизнь! – прозвучал не совсем внятный ответ.

Больше Аркадий ничего не помнил.

Поворот ключа

Почему никто не боится показаться банальным? Или это чувство притупилось, оно не характерно для кибернетического века? Изместьев давно размышлял над этим вопросом, под разными ракурсами смотрел на него. Астрологи твердят, что обострённое чувство банальности свойственно некоторым знакам Зодиака, с которыми можно даже поссориться, если сегодня одеться так же, как вчера, накормить тем же, чем вчера… Но какие именно это знаки, Изместьев не помнил. Разве в них дело?

Сразу видно, юная коллега не принадлежит к их числу, она из другой когорты. Сидит перед ним, держит на коленях набитый фруктами пакет из гипермаркета и даже не краснеет. Принесла бы чего-нибудь домашнего, к примеру, нафаршированные перцы или блины со сгущёнкой… Откуда у всех «посещенцев» стереотип: фрукты, апельсины, бульон? Он не «желудочно-кишечный»! Он – летун, дельтапланерист! Ему можно и сациви с «Хванчкарой», и пельмешки под водочку-с… Он всего-то – спрыгнул с шестнадцатого этажа на подушечку! Почему ему – то же, что и всем? Он – эксклюзивен, неповторим! Самородок, можно сказать…

– Здорово осунулись, Аркадий Ильич, – наперекор его мыслям выдала Леночка. – Будто после туберкулёза. Или из тюрьмы… Правда-правда, уж мне-то можете поверить, Аркадий Ильич. Ну ничего, на дежурствах я вас откормлю, поверьте! Поставлю себе задачу-минимум.

– Умеешь ты поднять настроение! – попытался изобразить обиду Изместьев. – Один чёрт: что дежурство, что вне работы!