Эта жизнь неисправима

- Надо попробовать, - задумчиво соглашался он.

- Теперь о помреже... Виктор Соколов учится в Институте культуры на режиссерском отделении. Если назвать его не "помощником", а "ассистентом режиссера", ему зачтут работу как курсовую, и это резко повысит его заинтересованность...

- Если он не будет рассчитывать на специальную оплату. Я не возражаю, пожалуйста. Только оговорите с ним эту деталь.

- Разумеется...

- Есть еще артист Е., но он тоже занят у югослава, - советовался Р.

- Ну, это ничего, - успокаивал Гога, - он молодой, активный... Кстати, возьмите Ж. Он пришел в театр и попал в массовку, он хочет работать. И у нас будет повод его посмотреть...

Ж. мне не нравился и брать его я не хотел, поэтому нужно было пропустить несколько дней и вернуться к распределению, делая вид, что разговора о Ж. просто не было...

Я, конечно, понимаю естественное желание читателя прояснить для себя, какие актерские лица скрываются под литерами А, Б, В, Г, Д, Е и Ж, - а под этими литерами действительно скрываются реальные лица - но что-то мешает мне их назвать. Может быть, мастер уже рассчитывал на мою корпоративную режиссерскую скрытность и этот негласный уговор продолжает иметь силу?.. А может быть, назови я их по именам, меня легко будет упрекнуть в сведении мелких счетов с бывшими сослуживцами. Во всяком случае, здесь автор следует совету Гамлета и, "слушаясь внутреннего голоса", не раскрывает названных имен.

Наконец Р. удалось убедить Товстоногова назначить на роль Изоры Галю Волкову, которая в театре не работала, но была основной героиней в его студии. "Пушкинская студия" давала спектакли от имени "Ленконцерта" вблизи Кузнечного рынка и Владимирской церкви в стоместном подвальчике Музея Ф. М. Достоевского и, кажется, была, заметна по тем временам.

- Только надо будет написать в программе "в порядке дебюта", - уступая моим доводам, уточнил Товстоногов.

- Конечно! - возликовал Р. и на радостях выложил: - Знаете, Георгий Александрович, я нашел в нашем музее докладную записку тридцать первого года с предложением назвать тогдашнюю малую сцену именем Блока!..

- Да? - удивился он.

- Ей-богу! - поклялся Р. - Старый музей находился там, где у нас зрительский буфет, и это помещение уже давно предложили переименовать в "Комнату имени Александра Блока".

- Это интересно, - сказал Гога.

- Тогда идея почему-то не прошла, а теперь мы могли бы к этому вернуться. Блок сделал для театра, мягко говоря, не меньше, чем Горький: Большой драматический театр имени Горького и Малая сцена имени Блока.

- Это удачная мысль, - встрепенулся Гога. - Кто это предложил?..

- Представьте себе, петербургский грузин по фамилии Абашидзе с инициалом "С.". Может быть, Сергей... Видимо, он заведовал музеем, хотя назывался "заведующий культсектором". Кстати, это он записал воспоминания Монахова.

Тут Р. выступил как настоящий хитрец. Тонкость и даже хорошо скрытая лесть заключались в том, что он как бы заранее отказывался от приоритета в пользу малоизвестного грузина, и одновременно намекал на выдающуюся роль грузинского народа в истории Большого драматического. Это должно было ему понравиться, если не на уровне мысли, то хотя бы на уровне интуиции.

- Да, - задумчиво повторил Гога и подвел итог: - Большой драматический имени Горького и Малая сцена имени Блока... В момент юбилея это очень хорошая мысль...

На первой репетиции "Розы и Креста" Гога произнес полутраурную речь с жизнеутверждающими оттенками. Ее содержание сводилось к тому, что он, конечно, понимает, какой трудный был у театра сезон и как все утомлены, но все-таки...

- Хотелось бы отметить юбилей выдающегося, я бы даже сказал, великого поэта, - сформулировал он.

Р. не преминул осмыслить про себя скользящую и нарастающую оценку, которую Г. А. Товстоногов дал А. А. Блоку, и догадался о ее смысловом значении: юбилей "выдающегося" можно отметить, а можно и не отмечать, тогда как юбилей "великого" лучше все-таки отметить. Продолжая считать шансы Александра Александровича и, не стану скрывать, свои, я был предельно внимателен к оттенкам.

Далее Мастер сказал, что пьеса репетировалась во МХАТе, но так и не пошла, и с тех пор существует сомнение по поводу сценичности "Розы и Креста", да и всей драматургии великого поэта.

- Скажу честно, - признался он, - я и сам принадлежу к числу сомневающихся, вернее, не ощущающих прелестей этой эстетики.