Эта жизнь неисправима

- Как же никто? - спросила Нина Флориановна. - Ведь я же вам рассказываю, значит, теперь мы оба... Да, он сам распределял, а вот кто - кого и кто какой... Я вам сейчас скажу... Потерпите... Ну, Изора - конечно, Женичка Вольф-Израэль... Это понятно... А вот Алиса, представьте себе, - моя светлость...

- Вот оно как! - восхищенно сказал Р., чтобы еще больше воодушевить прекрасную даму, и она действительно воодушевилась.

- Ну, да, да, - с горделивым кокетством сказала она. - Хотя мне только двадцать лет было, и это был мой первый сезон в Большом драматическом...

- Поразительно, - сказал Р.

Оценив произведенное впечатление, Нина Флориановна продолжила:

- Вот я сыграла Ефросинью в "Царевиче Алексее" и была совершенно свободна... Так, теперь вот интересно, что он говорил, вот я вас заинтересую. Бертрана мечтал играть, конечно, Геннадий, то есть Мичурин, и вместе с Музалевским получил в очередь... А короля...

- Графа?..

- Ну да, графа, но он же там почти король, - это Голубинский, очень хороший артист... Теперь вот этого рыцаря, рыцаря-несчастье...

- Мичурин и Музалевский, - повторил Р., - Бертран - это и есть "Рыцарь-несчастье".

- Нет, другого, который поет, этот, идеальный, седой...

- Гаэтана?

- Да, конечно... Так вот, Блок мечтал, чтобы этого Гаэтана сыграл Максимов Владимир Васильевич... Но боялся, что он откажется... Максимова обожали девочки, он снимался в кино и немножко любил покрасоваться... Он ведь был очень много занят... Вы знаете, МХАТ-второй целый год играл в Ленинграде, в помещении Суворинского театра, закрытого тогда, то есть в вашем теперешнем помещении, на Фонтанке, и актеры Больдрамта пригласили Болеславского и Сушкевича к нам, в Оперную студию Консерватории, напротив Мариинского театра, где Большой драматический открывался... Так вот, Болеславский ставил "Рваный плащ", Сушкевич - "Разбойников", а Максимов играл и у того и у другого, потому что его очень любили... Монахова тоже любили, но по-другому...

- А кто должен был быть вашим партнером - Алисканом? - спросил Р.

- Алисканом должен был быть Коханский, Орест, очаровательный был... Он потом перешел в Ленком... Потом был несколько раз арестован... За педерастию... Кстати, вы таких Ниве не знали?..

- Нет...

- Ну и хорошо... Он женился на этой Ниве... Но это был такой брак... Условный... Обоюдно условный... Уже после войны... Потом он нигде не работал... Потом умер...

Она опять примолкла.

- Нина Флориановна, - спросил Р., - значит, Блок сделал распределение ролей, а актеров подговорил и собрал Мичурин, это была его инициатива?

- Да... И начались интимные репетиции...

- Репетиций было...

- Их было три... Сначала сказал Блок, что он благодарен всем и ему бы очень хотелось, чтобы пьеса пошла в Большом драматическом... Потом Мичурин сказал, я помню, что "Розой и Крестом" продолжится чистая романтическая линия...

- Видимо, он должен был помогать Блоку?

- Да, Блок пробовал себя, может ли он быть режиссером, это была проба, а Геннадий вызвался ему помогать...

- Поэтому он и получил роль Бертрана не один, а вдвоем с Музалевским?..

- Да, скорее всего так... Это должна была быть постановка совершенно реалистическая, знаете, в стиле МХАТа: настоящий сад, настоящие костюмы, все настоящее... Один раз собрались у него дома, на Пряжке... Один раз почитали по ролям...

Несмотря на дразнящую новизну обаятельного свидетельства Н. Ф. Лежен, а может быть, именно благодаря ему, артисту Р. хотелось кое о чем переспросить самого Александра Александровича, и, на свою беду, он знал, как это сделать. С отвратительным филологическим занудством, от которого не сумел избавиться с университетских времен, он швырнул себя в библиотечные закрома (в том числе и в библиотеку самого БДТ, на его глазах не раз униженную неоправданными списаниями старинных книг и журналов, которые тут же утаскивал домой один трудящийся у нас "книголюб") и столкнулся с обилием материала, лежащего на поверхности, но не использованного. Ни один блоковед, критик или аспирант искусствоведения не поднял безусловно диссертабельной темы "Эстетические, культурные и этические противоречия между Александром Блоком и Большим драматическим театром в 1919-1921 гг.".

И вправду, картину почти принудительного сотрудничества (Блок отказывался, Андреева заставляла) столько раз подчищали, лакировали, населяли подтасовками, а в конце концов так извратили, что она превратилась в сиропную легенду, к которой добавил свой штришок и лично Р., готовя юбилейное представление через шестьдесят лет после блоковской попытки: все, мол, хорошо, что хорошо кончается...

Но А. А. Блок, отдававший театру остатки своего времени и сил, с легендой был не согласен и, предавая огню большую часть записных книжек, позаботился, чтобы часть заметок о его взаимоотношениях с новорожденным БДТ все же осталась.