Если у вас нет собаки…

— С глазами все в порядке?

— Глаза не пострадали. Вроде бы не пострадали.

— Поезжайте, Денис. Поезжайте!

Хозяин открыл заднюю дверцу, помог Дружу забраться на сиденье. Тот лег и закрыл глаза. Слабость настойчиво отбирала последние силы. И ведь нос почти перестал болеть, кровь запеклась тонкой корочкой, а слабость не отступала. Внутренности горели огнем, тело тряслось в лихорадке. Сделав вдох, Друж подолгу не мог выдохнуть, приходилось вытягивать шею, высовывать язык, выталкивая застрявший в горле выдох сиплым кашлем.

— Денис, езжайте осторожно, — обеспокоенно сказала мужу Мария Тихоновна. — Не гони, ты выпил…

— Бумажник, Маша! Где бумажник?

— Держи. Денис, обещай ехать аккуратно.

— Маша, я позвоню.

— Господи, — повторила Мария Тихоновна, когда машина, сорвавшись с места, помчалась по вычищенной дворником дороге.

В клинике Дружу сделали укол антибиотика, обработали рану на носу и наложили повязку. Дениса Евгеньевича обязали ежедневно менять повязку, делать уколы и в конце недели явиться на осмотр.

Всю обратную дорогу Друж проспал крепким сном, а очнулся от настойчивого прикосновения хозяина. Тот предлагал выйти из машины.

— Приехали, Друж.

Очень хотелось спать, лапы передвигались с трудом, во время ходьбы вело в сторону.

— Это от уколов, — сказал Марии Тихоновне Денис Евгеньевич. — Жить будет! Меня другое беспокоит…

Друж добрел до подстилки и упал, едва не раздавив перепуганную Вильку.

Сон подействовал благотворно: проспав чуть больше восьми часов, Друж сумел подняться на лапы без особых усилий. Шевельнул носом, ощутил неприятное покалывание, зарычал. Хотелось снять повязку, но Мария Тихоновна не разрешила.

Друж смотрел на хозяйку и будто не узнавал ее. Вот она, Мария Тихоновна, стоит совсем рядом, говорит о необходимости ношения повязки, что-то говорит о скором гулянье Вильке, а сама для Дружа полностью обезличена. Для него, для Дружа, обезличена. Друж не чувствует ее запаха, он вообще перестал чувствовать запахи. Квартира ничем не пахла, Друж втягивал через повязку теплый воздух, и тот нес в себе пустоту. Ни единой ароматной ниточки, ни намека на струйку вкусного, кислого, резкого или острого духа.

В коридоре появился Денис Евгеньевич, Друж потянулся к нему.

— Ну как ты, дружище?

Друж ткнулся носом в ладонь хозяина и чуть не завыл от обиды. Хозяин тоже был обезличен.

Каждая вещь в квартире имела свой собственный индивидуальный запах; для собаки это своеобразная дискета, которую она считывала и запоминала. Для любой собаки мир — это в первую очередь многообразие запахов. Окружающие реалии воспринимаются сперва как поток запахов; визуальное восприятие наступает уже после считки необходимой информации, в избытке присутствующей повсюду: на земле, в воздухе, в воде.

…Первые несколько дней были мучением. Еще никогда Дружу не приходилось чувствовать себя столь беспомощным и бесполезным. Какой теперь прок от пса, если он лишился нюха; все — можно списывать со счетов, отправлять на пенсию за профнепригодностью. Нет нюха — нет жизни.

Друж захандрил. Просыпаясь утром, он уже не спешил, как раньше, на кухню, не склонялся над миской с водой, не хрустел вкусным кормом. Все потеряло смысл. Зачем торопиться завтракать, если вкус еды не почувствуешь? Хрустят себе на зубах безвкусные шарики и хрустят, а удовольствия-то нет. Зачем сидеть у плиты и, виляя хвостом, ждать, когда Мария Тихоновна положит в специальную тарелочку остывшие кусочки творожных сырников?

Ах, сырники! Ах, как он их любит… Вернее, любил. Не успевала Мария Тихоновна положить тарелочку рядом с миской — у Дружа слюнки текли. Сырник духмяный, аппетитный! Щелк пастью — нет сырника. Как же хорошо ему было, как вольготно и беззаботно жилось до трагедии…

Парадокс. О том, что ты был счастлив, как правило, узнаешь тогда, когда счастье прошло, закончилось, иссякло.

Новогодняя ночь жестоко обошлась с Дружем, теперь ему совершенно безразлично, чем его кормят хозяева, будь то корм, колбаска, сырники или кусочки мяса в нежном соусе, столь им любимые до праздничной ночи тридцать первого декабря и ставшие столь ненавистными последние несколько суток.

Вместе с нюхом Друж потерял самого себя, он стал уязвим, жалок, беззащитен. Не обращал внимания на Вильку, сторонился хозяев, во время прогулок испытывал невыносимую душевную боль. Подбегал к дереву, тыкался носом о ствол (машинально, повинуясь собачьим инстинктам) и ничего не чувствовал. Дерево есть, но оно обездушено. Непорядок. И что делать? Хозяин стоит в стороне, хмурится, сочувствует, но помочь не может.

По собачьим законам, если ствол дерева не пахнет, от него надо отбегать, искать другое, «пахучее» место. Так заложено природой, так было испокон веков, и вряд ли в ближайшее столетие что-либо изменится.

Друж бегал от дерева к дереву, нюхал «испорченным» носом шершавые стволы, злился на отсутствие нужных запахов. Когда плотным облаком находило разочарование и продолжать борьбу с неизбежными обстоятельствами становилось выше его сил, он сдавался: ненавидел свой нос, ненавидел весь мир, ставший за какие-то доли секунды чужим и грубым.