Это связано с коренной особенностью его поэтики.
Галич гораздо в большей степени мастеровит. Тексты его песен гораздо искуснее текстов Булата. Не в том смысле, что в них больше искусства, а в том, что они – техничнее. Уровень стихотворной, версификационной, да и чисто словесной техники у Галича высок необычайно:
Поясок ей подарил поролоновый,
И в палату с ней ходил Грановитую.
А жена моя, товарищ Парамонова.
В это время находилась за границею…
…Я к ней в ВЦСПС, в ноги падаю,
Говорю, что все во мне переломано.
Не серчай, что я гулял с этой падлою.
Ты прости меня, товарищ Парамонова!
Помимо поразительной словесной точности, психилогической и социальной подлинности этих речевых характеристик, какие точные, глубокие и, вместе с тем, не банальные, изысканные рифмы: «Грановитую – за границею», «поролоновый – Парамонова», «падаю – падлою».
У Булата вы ничего подобного не найдете.
Он берет не техникой, а – душой.
У него сама
Это проявляется, между прочим, и в том, что он не боится быть и патетичным, и выспренним. И даже банальным
Он, кстати, единственный из всех своих собратьев, не скрывает – и не стыдится – своего родства с Вертинским.
Помните – у Вертинского:
Как поет в хрусталях электричество,
Я влюблен в вашу тонкую бровь.
Вы танцуете, ваше величество!
Королева любовь.
А вот – у Булата:
Тьмою здесь все занавешено
И тишина, как на дне.
Ваше величество, Женщина,
Да неужели – ко мне?
О, ваш визит, как пожарище!
Дымно, и трудно дышать.
Ну, проходите, пожалуйста,
Что ж на пороге стоять.
Кто вы такая? Откуда вы?
Ах, я смешной человек!
Просто вы дверь перепутали,
Улицу, город и век.
Не только по этому его стихотворению судя, но и по многим другим – он и сам тоже перепутал «улицу, город и век». Кто еще – кроме него – из поэтов XX века осмелился бы вот так просто и естественно воскликнуть: «О!» Или: «Ах!» Разве только Есенин. И, как у одного только Есенина, у него тоже все эти «О!» и «Ах!» почему-то не кажутся искусственными, выспренними, стилизованными, ненатуральными. В его устах эти давно уже вышедшие из употребления, старомодные восклицания звучат органично, естественно. Потому что, как прекрасно он сам сказал однажды:
Каждый пишет, как он слышит.
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит, так и пишет,
Не стараясь угодить…
Так природа захотела.
Почему?
Не наше дело.
Для чего?
Не нам судить.
Естественно, легко и просто – как дыхание – вылились и отлились в этих немногих словах два – главных – закона художественного творчества. Первый: «Как он дышит, так и пишет». И второй: «Не стараясь угодить».
Менее всего, я думаю, имеется тут в виду, что поэт (художник) не должен стараться угодить начальству. Угождать властям – это уж самое последнее, самое постыдное дело. («Беда стране, где раб и льстец одни приближены к престолу…») Не стараясь угодить – это значит не заискивать ни перед модой, ни перед читателем – не идти на поводу у чьих бы то ни было – пусть даже самых изысканных, самых «передовых» – художественных заветов и вкусов. Быть верным только себе. Своему дару. Органически присущей каждому истинному художнику потребности
Моцарт на старенькой скрипке играет.
Моцарт играет, а скрипка поет.
Моцарт отечества не выбирает —
просто играет всю жизнь напролет.
Художник не выбирает не только отечества, но и эпоху, в которой суждено было ему родиться, жить и творить. Не выбирает он себе и аудиторию: приходится довольствоваться той, какая ему досталась. Но это все неважно. Не имеет значения. Какая бы ни выпала ему судьба, он должен делать свое дело:
Не обращайте вниманья, маэстро,
не убирайте ладони со лба.