Читаем Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины полностью

Умолчания о венерических заболеваниях в жизнеописаниях людей, одаривших человечество своими творческими открытиями, как, впрочем, и в обычном разговоре, касающемся лица, ничем «не выдающегося», – следствие предубеждения, издавна поселенного в нас религиозным воспитанием и принятыми бытовыми устоями. Между тем, если обратимся лишь к биографиям выдающихся наших писателей, то не только в дневниках молодого Льва Николаевича, но, к примеру, в переписке Пушкина, Некрасова, Тургенева также обнаружим откровенные признания на этот счет. Оно и понятно. Даже самый поверхностный исторический взгляд на жизнь молодого человека времен толстовской молодости должен бы изменить наше отношение к явлению. Мужчина, желавший до или вне брака удовлетворить половую потребность, шел в публичный дом, к женщинам легкого поведения или, если социальное положение давало ему на это право, к более разборчивым в выборе клиентов «дамам полусвета». Число таких женщин было не безгранично, а в небольших городах, местечках, станицах, где располагались воинские подразделения, и вовсе ограничено. К тому же люди определенного круга посещали, как правило, лишь небольшое число известных им заведений.

В дневнике Толстого после первого – казанского – свидетельства, большинство записей о венерических заболеваниях или, куда чаще, подозрений, что они у него есть или могут появиться, относится как раз к периоду военной службы и скитаний, с ней связанных.

«До» и «после»

В той же первой дневниковой записи, объясняя, что болезнь, которая заперла его, 18-летнего, в палате казанского госпиталя получена им «от того, от чего она обыкновенно получается», Толстой не вполне обыкновенно определяет эту «обыкновенную» причину: «беспорядочная жизнь, которую большинство светских людей принимают за следствие молодости, есть не что иное, как следствие раннего разврата души».

Придет время, он, вызывая полемики, осуждение, насмешки, будет энергично проповедовать целомудрие, до этой поры еще четыре десятилетия, но глубинную связь между утратой целомудрия и какими-то серьезными душевными потерями он ощущает, сознает с молодых лет.

Максим Горький рассказывает: Лев Николаевич однажды признался ему и Чехову, что был в молодости «неутомимый…» – «он произнес это сокрушенно, употребив в конце фразы соленое мужицкое слово». Еще бы не сокрушенно! Мало того, что говорил это старый Толстой, каявшийся перед самим собой в прошлой своей жизни и во многом ее отвергавший. Горький, когда написал это, не читал дневников толстовской молодости. Иначе узнал бы, как мучительна была для «неутомимого» каждая встреча с женщиной, мучительна «до» и «после», как он, человек огромной физической силы, мощных чувственных желаний, постоянно стремится подавить в себе страсть, терзается страданиями совести, когда не умеет совладать с естественными порывами – «мне совестно так жить». Он и в ежедневной молитве просит Бога избавить его от сладострастия, в поденных записях, отмечая свои промахи, ругает себя за употребление горячительной пищи, возбуждающей плоть, ищет воздержания и радуется всякой помехе его чувственным стремлениям («не пустила», «помешал прохожий»), хотя иной раз полагает воздержание причиной разных недомоганий.

Дневники молодого Толстого хранят признания в победах плоти, сожаления, раскаяния. «Не могу преодолеть сладострастия»… «Спал с женщиной; все это дурно и сильно меня мучает»… Здесь же – ограничения: «У себя в деревне не иметь ни одной женщины, исключая некоторых случаев, которые не буду искать, но не буду и упускать»… И – суровые, монашеские правила, заведомо неисполнимые, вроде: «Отдаляйся от женщин. Убивай трудами свои похоти»… Или: «Сообразно закону религии, женщин не иметь» (записано, увы, через неделю после пометки: «Вечером к девкам»).

Чувственность, желания молодости вступают в противоборство с жесткими нравственными задачами, перед собой поставленными. Он то огорчается своей неловкости, застенчивости с женщинами и «девками», то радуется, что стыдливость спасает его от разврата.

«Не мог удержаться, подал знак чему-то розовому, которое в отдалении казалось мне очень хорошим, и отворил сзади дверь. – Она пришла. Я ее видеть не могу, противно, гадко, даже ненавижу, что от нее изменяю правилам… Чувство долга и отвращение говорили против, похоть и совесть говорили за. Последние одолели…»

А вскоре он пишет о сладости чувства, которое испытал на молитве: «Как страшно было мне смотреть на всю мелочную – порочную сторону жизни. Я не мог постигнуть, как она могла завлекать меня… Я не чувствовал плоти, я был один дух…» Но: «Но нет! плотская – мелочная сторона опять взяла свое… Я заснул, мечтая о славе, о женщинах; но я не виноват, я не мог. – Вечное блаженство здесь невозможно. Страдания необходимы».

«Посвящение» – просвещение
Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии