Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Целую неделю, – рассказывает Толстой, – бабушка ни с кем не говорила, не спала, отказывалась от пищи и не хотела принимать никаких лекарств. Иногда, оставшись одна, в своем кресле, она вдруг начинала смеяться, потом рыдать без слез, с ней делались конвульсии, и она выкрикивала неистовым голосом бессмысленные или ужасные слова. «Ей нужно было обвинять кого-нибудь в своем несчастии, и она говорила страшные слова, грозила кому-то с необыкновенной силой, вскакивала с кресел, скорыми, большими шагами ходила по комнате и потом падала без чувств».

Повествователь, Николенька, вспоминает: однажды он вошел к ней в комнату, бабушка смотрела прямо на него, но, должно быть, не видела. «…Меня поразил ее взгляд. Глаза были очень открыты, но взор неопределенен и туп. Губы ее начали медленно улыбаться, и она заговорила трогательным, нежным голосом…» Но говорила она не с Николенькой, а с умершей дочерью. «А мне сказали, что тебя нет, – продолжала она, нахмурившись, – вот вздор! Разве ты можешь умереть прежде меня?» – и она захохотала страшным истерическим голосом». А далее идет одно из тех сделанных «по дороге» психологических отступлений, которые мы будем постоянно встречать в творениях Толстого, примерять к собственному душевному опыту, дивиться их проницательной верности.

«Только люди, способные сильно любить, могут испытывать и сильные огорчения; но та же потребность любить служит для них противодействием горести и исцеляет их. От этого моральная природа человека еще живучее природы физической. Горе никогда не убивает».

Горе никогда не убивает человека, способного сильно любить, – позволим себе слегка расшифровать мысль Толстого. Любовь есть потребность отдавать себя другим. Это чувство принадлежит жизни, удерживает человека в ней.

И следом – снова психологически очень точно: «Через неделю бабушка могла плакать, и ей стало лучше». Недаром человеку в горе окружающие советуют: поплачь – легче станет.

Чувство религиозного ужаса

Бабушка Льва Николаевича пережила сына всего на год. Несмотря на тяжко перенесенную потерю, она оставалась по-прежнему барственно-важной, не признававшей возражений, капризной, – кажется, эти черты ее характера еще усилились после внезапного ухода Николая Ильича. В ее доме, где жили оставшиеся сиротами внуки, продолжал соблюдаться раз и навсегда заведенный строгий порядок. Но при всем том бабушка с каждым днем заметно слабела. Одолевавшие ее хвори разрешились «водянкой» (проявление болезни было тогда ее обозначением), от которой она уже не оправилась. Толстой вспоминал ужас, который испытал, когда его ввели к ней прощаться: лежа на высокой белой постели, вся в белом, она с трудом оглянулась на вошедших внуков и неподвижно предоставила им целовать белую, как подушка, руку.

Отрок Лев Николаевич не видел мертвого отца. Дети жили в Москве, хоронить отца взяли в Ясную Поляну только старшего, Николеньку. В старости, оглядывая прошлое, Толстой скажет, что смерть отца – одно из самых сильных впечатлений детства. Она «в первый раз вызвала в нем чувство религиозного ужаса перед вопросами жизни и смерти». Он долго не мог поверить, что отца в самом деле нет, и, гуляя по улицам Москвы, почти был уверен, что вот-вот встретит его.

Бабушка в трилогии пережила maman на пять лет – умирает уже в «Отрочестве». От реальной бабушки к умирающей бабушке в повести переходит лишь эта произведшая особое впечатление на мальчика рука, – здороваясь, Николенька замечает на руке бабушки бледно-желтоватую глянцевую опухоль.

Три раза в день у бабушки бывает доктор: маленький рябоватый, с немецким именем – Блюменталь. В минуту дурного настроения бабушки он делает глазами и головой «таинственные миротворные знаки» ее любимой горничной, единственной в доме, которая не потакает капризам госпожи и вступает в пререкания с нею. Доктор производит комическое впечатление, но, кажется, заведомо прав, объясняя поведение бабушки незамысловатым на вид «нервы, нервы!» и стараясь возможными средствами снять возникшее напряжение.

В повести передано сильнейшее впечатление, впервые пережитое мальчиком Толстым, – встреча с мертвым телом.

«Все время, покуда тело бабушки стоит в доме, я испытываю тяжелое чувство страха смерти, то есть мертвое тело живо и неприятно напоминает мне то, что и я должен умереть когда-нибудь, чувство, которое почему-то привыкли смешивать с печалью». Снова наблюдению образному сопутствует тонкое психологическое наблюдение.

Глава 3 Ни хорошо, ни плохо

Малые причины – большие действия

Первую запись, сделанную самим Толстым о своей болезни, находим в дневнике 17 марта 1847 года: «Вот уже шесть дней, как я поступил в клинику… Я получил гонорею, понимается, от того, от чего она обыкновенно получается…»