В искреннейшей его «Исповеди» читаем: «Я всею душой желал быть хорошим; но я был молод, у меня были страсти, а я был один, совершенно один, когда искал хорошего… Добрая тетушка моя
В дневнике 1900 года, через 53 года после первой записи, Толстой снова возвращается к теме (томит!): «Вспомнил свое отрочество, главное юность и молодость. Мне не было внушено никаких нравственных начал – никаких; а кругом меня большие с уверенностью курили, пили, распутничали (в особенности распутничали)… И многое дурное я делал, не желая делать – только из подражания большим».
«Крейцерову сонату», написанную в 1880-е, разрешат напечатать в 1891 году, но рукописные экземпляры, списки широко читаются, множатся, передаются от одного другому тотчас по завершении писателем работы над повестью, двумя годами раньше, в 1889-м.
«Самые важные политические события редко завладевали всеми с такой силой и полнотой», – вспоминает современник о первом появлении «Крейцеровой сонаты».
«Рассказ о любви плотской», поведанный миру с толстовской беспощадной искренностью, побуждает людей заглянуть в себя, в глубины своего
Герой повести Позднышев (он и рассказывает автору, нам свою историю) убивает жену. Убеждает себя, что из ревности, но Толстой тонко показывает, что ревность лишь повод, что Позднышев сам возбуждает в себе это чувство и одновременно сам подталкивает жену к измене, создает улики для подозрений. Подлинная же причина убийства не измена, которой, похоже, и вовсе не было, а скопившаяся и восставшая в нем ненависть к жене, к себе, к воплощенному в них, в их отношениях «всему строю жизни», при котором животное начало подавляет в людях их высшую человеческую природу.
Отказ от физического труда, праздность, изобильная пища, одежда, оголяющая тело, напоминающая о любовных отношениях, танцы, зрелища, «вся обстановка жизни, от картинок на коробках до романов и повестей и поэм», – все это разжигает чувственность, которая высвобождается из-под руководства людей, начинает своевольно руководить ими. Половые отношения без связи с «мыслью семейной», с рождением детей превращаются лишь в средство добычи физического удовольствия. Такое не остается безнаказанным, жестоко мстит людям, убивая в них величие и красоту духа.
Первые же читатели «Крейцеровой сонаты» задаются вопросом: как изменить отношения в семье, в обществе, как уйти из страшного тупика, куда забрели герои повести. В письмах к Толстому читатели задают ему этот вопрос. И он пишет «Послесловие» к «Крейцеровой сонате».
Размышляя об исправлении жизни Толстой (его слова), «ужасался своим выводам, хотел не верить им, но не верить нельзя было».
Против распространенного мнения о необходимости и полезности полового общения он выдвигает идеал целомудрия. Он понимает: прийти к нему не просто, для этого необходимо изменить нынешнее общественное устройство, само мышление нынешнего человека. Труднее всего, наверно, переменить взгляд на плотскую любовь, не «как на поэтическое и возвышенное состояние, как на это смотрят теперь, а как на унизительное для человека животное состояние».
«Послесловие» смутило многих читателей. Одни увидели в нем предписания, правила, реально неисполнимые; другие не соглашались с самым смыслом того, что вычитали в «Послесловии». Но Толстой стоит на своем: «Мысли, высказанные там, верны, искренни, и я с величайшим напряжением и радостью открывал их». Открывал!.. Упорная, напряженная работа над «Крейцеровой сонатой» и «Послесловием» тем и отличается, что на каждом шагу дарит самому автору поразительные, неожиданные открытия: «Мне… открылся идеал, столь далекий от действительности моей, что сначала я ужаснулся и не поверил».
Он просит не смешивать разнородные вещи: правила (предписания) и идеал: «Идеал только тогда идеал, когда осуществление его возможно только в идее, в мысли, когда он представляется достижимым только в бесконечности и когда поэтому возможность приближения к нему – бесконечна. Если бы идеал не только мог быть достигнут, но мы могли бы представить себе его осуществление, он бы перестал быть идеалом».
В письме к другу он рисует прямую линию, а поверх нее – ломаную: искренний, настояще живой человек никогда не может идти по прямой, отступление от идеала в приложении к действительности неизбежно. Пусть линия ломаная, лишь бы человек продолжал идти «так» (в направлении прямой), а «не ходил так» – он рисует ломаную линию, уходящую под углом вниз от прямой.