Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Лев Николаевич будет до последнего дня жизни разгадывать для себя, для всего мира тайну «зеленой палочки» и похоронить себя попросит на том месте, где, по рассказам Николеньки, она зарыта: «…хотя это из пустяков пустяки, то, чтобы никаких не совершали обрядов при закопании в землю моего тела. Деревянный гроб, и кто хочет, снесет или свезет в Заказ против оврага, на место зеленой палочки»…

В зрелые годы Николай Николаевич попробует силы в литературе. Но, по врожденной особенной скромности, из всего написанного отдаст в печать только очерк «Охота на Кавказе». Очерк появится в некрасовском журнале «Современник» и вызовет восторженные отзывы. «Восхитительно поэтические страницы», – скажет о нем Тургенев. Сам Толстой высоко ценит литературное дарование брата, но всякий раз, говоря об этом, сочувственно, с пониманием приводит слова Тургенева, заметившего, что Николай Николаевич не имел недостатков, которые нужны, чтобы быть писателем: «Он не имел главного нужного для этого недостатка: у него не было тщеславия…» – разъясняет Толстой. Так же, как мать, он никого не осуждает: «Наиболее резкое выражение отрицательного отношения к человеку выражалось у брата тонким, добродушным юмором и такою же улыбкой». Люди, знавшие братьев Толстых, скажут позже, что смирение, к которому стремился Лев Толстой, необходимость которого теоретически доказывал, была естественной чертой Толстого Николая и являла себя во всем его поведении.

Скромность, добродушие, тихость Николая Николаевича (он изменяет ей разве что в подпитии – к горячительным напиткам пристрастился в армии) не мешают ему быть человеком поразительной смелости. Окончив математический факультет, он переходит в военную службу, около десяти лет, неизменно выказывая достоинство и храбрость, участвует в боевых действиях на Кавказе. С ним и к нему бросается на Кавказ юный Лев Николаевич.

18 февраля 1855 года Николай Николаевич пишет брату Льву: «Помнишь ли, где мы были с тобой в день твоих именин, т. е. сегодня, 3 года тому назад? Сегодня утром у тебя подбили орудие, и мы тащились по Чечне под градом пуль и пр., как говорят в книжках» (в самом этом «как говорят в книжках» – характер!).

В тот памятный день братья были в походе. В завязавшемся бою неприятельское ядро ударило в обод пушки, которую наводил Лев, «раздробило обод и с ослабевшей силой помяло шину второго колеса, около которого я стоял, – будет рассказывать Лев Николаевич спустя полвека. – Не попади ядро в обод первого колеса, мне, вероятно, пришлось бы плохо. Сейчас же другое ядро убило лошадь… Убитую лошадь надо было бросить. Обыкновенно отрезывают постромки. Но брат Николай, – это был удивительного присутствия духа человек, – ни за что не хотел оставить неприятелю сбрую. Я начал его убеждать. Но тщетно. И пока не была снята с лошади сбруя, брат Николай продолжал отдавать распоряжения под выстрелами… Вдруг невдалеке от нас раздались неприятельские выстрелы. Тут я почувствовал такой страх, какого никогда не испытывал… Только уже к вечеру, обессиленные и голодные, добрались, наконец, до казачьей стоянки».

Возвратившись из похода, Толстой запишет в дневнике: «Я любил воображать себя совершенно хладнокровным и спокойным в опасности. Но в делах 17 и 18 числа я не был таким… Это был единственный случай показать всю силу своей души. И я был слаб и поэтому собою недоволен».

Все, кто встречался с Толстым на Кавказе и позже в Крыму, в осажденном Севастополе, вспоминают его именно таким, каким он хотел быть – хладнокровным и спокойным в опасности. Похоже, первый пример и урок боевого мужества получен им от брата Николеньки.

Софья Андреевна в материалах для биографии мужа приводит его слова: «Мне говорил Л.Н., что брат и на талант его имел влияние тем, что он любил все настоящее, всегда вникал в жизни в самую суть всего, не терпел внешности, поверхностности и лжи».

В быстром портрете Николая Николаевича, который оставил Фет, находим: «Стоило взглянуть на его худые руки, большие умные глаза и ввалившиеся щеки, чтобы убедиться, что неумолимая чахотка беспощадно вцепилась в грудь этого добродушно-насмешливого человека».

В 1860 году состояние Николая Николаевича, резко ухудшается. Весной брат Сергей сообщает в письме к Толстому мнение известного петербургского врача, профессора Здекауэра: «Он плохо себя чувствует, затронуты легкие, особенно правая сторона, но его состояние не совсем безнадежное». Николенька тем не менее «еще стал слабее». Медики советуют ехать в Германию, в Соден, но, прибавляет Сергей Николаевич (сведения получены от писателя Григоровича), Соден «есть место, куда посылают самых безнадежных… туда ездить не следует, ибо уныние, скука невообразимые, с утра до вечера будто носят гроба». Он все же везет больного в Германию, тамошние доктора «находят его очень нехорошим». Да и курорт в самом деле производит тягостное впечатление: «больные все одного характера, чахоточные. Только и слышно, что кашель, и плеванье, и хрипенье».