«Если», 2009 № 08

— Я уснул, пока сидел на чертовой крыше. Вы могли сбежать. Но вы пришли сюда, и вой арахнидов разбудил меня.

Я сказал:

— Закон есть закон.

Он промолчал.

Будильник тикал.

Я сказал:

— Я вам еды вкусной привез. Только она уже не свежая. Рядом с забором сумка-холодильник валяется. Говорят, холодильники хорошо сохраняют продукты. — Я сказал: — Вы знаете, я повар и я не верю в холодильники. Я верю в свежую пищу.

Джон молчал. Оранжевое солнце окрасило седые волосы ковбоя в оранжевый цвет. Все вокруг стало оранжевое: оранжевое солнце, оранжевое небо, оранжевый ковбой.

Я сказал:

— Вот, Кэйти привел. Не здоровайся, девочка, папа бяка, он не заслужил, чтобы с ним здоровались.

Будильник оглушительно зазвонил. Я вздрогнул. Вздрогнул и Джон, но тут же спокойно надел на голову шляпу и, белозубо улыбнувшись, пошел к скрипевшим на сквозняке воротам. Револьвера при нем не было. Арахниды заметили ковбоя, но приблизиться не решились, кружили неподалеку, не рискуя пересечь невидимую черту.

Будильник звонил.

Джон сказал:

— По закону старика Бонни я должен, чертило мне в зад, лично принять подарок гостя. Говорите, у забора сумка лежит?

Я сказал:

— Да.

Он сказал:

— Здорово.

Я догадался, что ощущения ковбоя на самом деле нельзя описать словом «здорово».

Ковбой печально посмотрел на меня:

— Вы простите меня за этот «зад» постоянный, Сергей. По закону старика Бонни я должен произносить слова с корнями «черт» и «зад» минимум раз в час. Чтоб случайно не нарушить закон, я произношу их гораздо чаще.

Я спросил:

— А что говорит закон о звонящем будильнике?

Джон улыбнулся и вышел наружу. Сделал пару шагов по траве, вминая ее во влажную глину, остановился. Арахниды оживились.

Джон ждал, не вынимая рук из карманов. Карманы надулись. Я понял, что там кулаки. Или дули.

Будильник верещал.

Я сказал:

— Не надо, Джон. — Я закричал: — Постойте!

Джон обернулся, махнул рукой на прощание и захлопнул ворота. Будильник замолчал. Я замер и отпустил руку девочки. Кэйти сложилась, словно гармонь, и с шуршанием опустилась на желтую дорожку. Я случайно посмотрел на нее. Кэйти была мертва: Джон попал точно в сердце. Я зажмурился, мысленно проклиная себя. Настоящее, в котором Кэйти лишилась ощущений, стало реальностью.

Ковбой закричал. Может, он притворялся, что ему больно. Наверное, он хотел заставить меня думать, что его тело рвут на куски. Я ничего этого не видел, поэтому мог считать, что ничего этого нет. Я прислонился к стене и заткнул уши, чтоб заглушить предсмертный крик ковбоя.

Потом я пошел искать ключ.

* * *

Невидимый пастух гнал красные тучи в погоню за убегающим рассветом. Тучи наваливались друг на друга, теряли куски упитанных белых тел и продолжали несмело двигаться вперед. Оранжевые травинки усердно кланялись красной земле, ломались, стекали оранжевым соком на землю и тут же снова прорастали. Склизкие черви заунывно пели под землей, не находя выхода на поверхность.

У стены лежал поломанный будильник. У него отвалилась задняя крышка и погнулась минутная стрелка. Я потрогал будильник носком ботинка. Он тихо звякнул и перевернулся набок: из механического нутра вывалились оранжевые шестеренки.

Я затворил ворота и пошел к катеру. Арахниды прыгали в стороне, словно шарики в лотерейном аппарате, и не обращали на меня внимания.

Я подошел к катеру и застыл. Ковбой сидел на корточках возле люка и выводил на борту угольком: «Здесь был Джон».

Я ляпнул:

— Вы же умерли.

Он спросил, высунув от усердия кончик языка:

— Почему вы так решили, Сергей?

Я сказал:

— Вы кричали так, будто вас рвут на куски.

Джон сказал:

— Я кричал, потому что у меня будильник свалился с плеча и разбился. Знаете, как обидно?

— Папа!

Я обернулся. К нам ковыляла Кэйти. Правой рукой она закрывала рану в сердце, левой сжимала новенький будильник. Из раны сыпались оранжевые искры.

Будущее, в котором Кэйти умерла, лопнуло, как воздушный шарик.

Я пробормотал:

— Кэйти, ты робот?

Девочка не ответила. Она подошла к Джону и опустилась перед ним на колени. Джон вздрогнул, и уголек в его пальцах треснул. Кэйти аккуратно приладила новый будильник к плечу ковбоя.

— Папочка, вот. Не переживай, у нас в запасе много будильников. А теперь, пожалуйста, пойдем домой.

Джон катал в пальцах остатки уголька.

Я спросил:

— А как же закон, запрещающий выходить из дома?

Кэйти ответила, не оборачиваясь:

— Да нет никакого закона.

Она прижала голову Джона к груди и прошептала, гладя его седые волосы:

— Просто папе очень-очень грустно.

Я сказал:

— Не понял.

Кэйти посмотрела на меня и спросила:

— Вы знаете, что такое щемящая грусть, Сергей? Вы, человек, должны знать. Это такие два слова, которые, если их произнести вслух, перестают означать грусть, тем более щемящую. Поэтому мы с отцом раз за разом «произносим» их. Чтоб не чувствовать грусть. Чтобы убить ее. Чтобы забыть о том, что наши хозяева мертвы. Клин клином вышибают. Понимаете? Нет?.. Ну, не важно. Не вы первый, не вы последний.

Я спросил, помолчав:

— Джон тоже робот?