Ермак

Спасибо, обычай позволял своих атаманов выбирать. Потому и выбрали Брязгу, а не половца какого-нибудь, навроде Мещеряка. А все едино верховодили вольные. Половцы прикоренные! Что Ермак, что Черкас, что Мещеряк. И приходилось воровским языки прикусывать, и не потому, что те — атаманы, а эти — казаки простые. У казаков сегодня — атаман, а завтра — яман (смерть). Глядишь, и валяется атаман без головы. Но воевать — не воровать, здесь умение надобно! А вот его-то у воровских и не было! И сильны, и ловки, и храбры были выше меры, а бой понимали не всегда. Эта наука из поколения в поколение передается, с молоком матери принимается. Где воровским с вольными сравняться, ежели тех отцы с трех лет стрелять обучали да рубиться, а с пяти за собою в набеги таскали?.. Потому-то было у вольных к старшим почтение, все помнили, каких они родов, от какого корня... И хоть дружились с воровскими, а к семьям своим, по Руси раскиданным, не допускали... Война вместе, а мир врозь. А на войне строгости — как в церкви! Бабу тронуть не моги, зелена вина не пей, черным словом не ругайся! В сугубом сражении — пост! А где же радость гулевания? Все тишком да шепотком!

А мирились с этим воровские потому, что у вольных потерь почти что не было. Сунутся воровские в набег — кладут их там на сыру земелюшку без счету. А вольные пойдут малым числом, а всегда с победой да с барышом. Ночью ушли — вечером, глядишь, и с конями, и с товаром — дуван дуванят.

Потому и Ермака в набольшие атаманы выбрали, что он всех старше, всех опытней...

Но только тяжко его нрав переносить. Вроде и не кричит, и не приказывает, а все при нем не разгуляешься. Всяк сверчок на своем шестке.

Потому и радовались, потому и пели, что вырвались на вольную волю из крепости, где все оружие по прибору и каждое зерно по счету, а на громкий крик все головы поворачивают да косятся.

Распелись воровские, разгулялись, выкатили на лед, помчались — даром что на лошадях некованых. Хорош ледок! Крепок! Чист. В местах, где ветром снег сдуло, как стекло стоит, до дна видать!

Выкатились от берега версты на две, стали лед пешнями пробивать, а некоторые подальше отошли, решили полыньи пробивать, чтобы сеть подо льдом протащить. Разогрелись от работы на морозе ребятушки, шубейки посбрасывали. Такой по озеру веселый стук стоит...

Только стук какой-то странный, разрастается н гул...

— Татары!

Опомнились казаки, а уж со всех сторон тучей конные идут. Успел Брязга из рушницы пальнуть да крикнуть:

— Наших спасайте! На... — Свистнула сабля татарская, повалился воровской струговой атаман с рассеченным лицом.

Ужом вертелся Окул, отмахиваясь пешней от наседавших конников. Одного свалил, другому, видать, ноги поломал, а и он повалился, изрубленный в ошметки.

Вывернул из саней оглоблю Кирчига, махал, гвоздил конников, успел только прохрипеть Щербатому:

— До наших прорывайся... До наших...

Щербатый под брюхом коня, под татарскими саблями из толчеи вырвался. На оплошавшего татарина кинулся, со льда прямо на спину — хорошо, без шубейки был. Полоснул татарина засапожным ножом, выкинул из седла, да сам в седло — будто он татарин. Лицо в башлык спрятал. На край — да к лесу.

А в лесу татарвы как воронья на пахоте. Не сообразили они сразу, кто скачет. Знали — казаки все пешие. А как сообразили, он уж мимо проскакал.

Проскакал, да не поздорову. Пять стрел в спине! Коня гнал немилостиво. Даже ножом колол. Боялся помереть по дороге. Доскакал до караульного, с коня пал:

— Казаков на Абалаке татары побили всех... — с тем и умер.

Ударили сполох.

Выскочили казаки из землянок, изб, потащили оружие.

— Кого нет? — кричал, запахиваясь в полушубок, Кольцо. — Кого нет?

— Да весь струг Брязги... Двадцать душ.

Казаки строили в ряды, запрягали лошадей. Знали, сейчас пойдут своих выручать.

Ермак, услышав сполох, вскинулся ото сна. Натянул кольчугу поверх тегиляя. В дверь уже просунулся Мещеряк:

— Слыхал, батька?

— Слышу.

— Татары на наших напали.

— Это, брат, не простые татары... — Ермак притопывал торбазами, накидывал полушубок. — Это не простые татары! — повторил он, выходя на воздух и щурясь от снега и солнца. — Это Алей возвернулся! — сказал он сгрудившимся атаманам. — Как раз по всему выходит — Алей! Самое ему время!

— Ермак! — кричали казаки. — Веди скореича! Наши пропадают!

— Скоро только мыши родятся! — тихо сказал Ермак, но так, чтобы все атаманы слышали. — А наши уж пропали! Наших уж не выручишь. Алей это! Вишь, как соследил! Маметкул за нами ходил тишком, напасть не решался. А раз напал, стало быть, усилился. Кем? Из Бухары подмога еще бы не поспела, иных войск в Сибири нет. Алей из-за Камня воротился.

— Что ж мы тянем-то! — закричал Кольцо.

— Мы не тянем! — сказал Ермак. И, повернувшись к построившимся казакам, громко крикнул: — Молись, казаки! Сеча будет зла!

Несколько конных разъездов из вольных казаков, говоривших по-татарски, ушли в сторону Аба-лака.

Томительно было ожидание их возвращения, не помогала даже усиленная подготовка к бою.

— Мы их потеряли, мы их из виду потеряли... — говорил Ермак. — Успокоились, вот и оплошились.