Ермак

Пелымский князь хоть и союзничал с Кучумом и даже вместе с ним набеги на Русь Закаменную творил, но держался особняком, сам стараясь с лесных людей ясак брать, потому что лесные люди, а не татары тобольские населяли его княжество.

Вокруг же Сибири-города и нынешнего зимования казачьего сплошь были улусы татарские. Напуганные сражением на Човашем мысу и взятием всех городищ по реке, включая Сибирь-город, татарские улусы пока затихли, но надолго ли, Ермак не знал.

Часто, собравшись по вечерам в атаманской землянке, Кольцо, Пан, Мещеряк, Михайлов, Ясырь, Брязга и другие атаманы и есаулы толковали про кольцо татарских улусов, которое отделяет их теперь от других сибирских земель и сибирских людей и не сегодня-завтра может захлопнуться, и придется его прорывать.

Улусы стояли таким кольцом не случайно. Именно отсюда, опираясь на своих единоверцев, Кучум правил всеми окрестными землями и примучивал лесных людей. Отсюда, из этих улусов, шли к нему воины и гнали коней. Отсюда шли карательные отряды и отряды баскаков за ясаком и рабами, подымаясь далеко на север Заобья.

— Сейчас-то они тихи! Но вот, погодите, Алей из-за Камня вернется... — говорил Ермак.

— А может, побили его там? — с надеждой спросил Черкас.

Атаманы только засмеялись в ответ.

— Даже если и побили, — ответил Ермак, — какая-то часть войска обязательно уцелела и сюда вернется.

— Что ж они раньше не возвращались?

— Что ж мы назад за Камень не ушли? Зима пала! Пока распутица да метели, оне, если уже Камень перешли, по улусам отлеживаются — силы копят. И, чует мое сердце, не сегодня-завтра нападение сделают! Но допрежь всего кольцо татарское вокруг нас закроют. Чтобы никакого к нам сообщения и припасов не было от дюдей дружеских.

По ночам, долго и бессонно ворочаясь в жаркой духоте, под храп товарищей, в отблесках огня из очага, Ермак говорил себе:

А вот я бы и кольца замыкать не стал! Не велики припасы, что нам Бояр да иные люди присылают. Мы своим припасом живем. И сюда на облитые водой, льдом покрытые берега не пошел бы изгоном — тут нас гоже не взять. А надо нас отсюда на открытое место выманить! А вот как? И когда?

Потому учение вел Ермак так, чтобы казаки готовы были к бою на открытой местности, против конницы, втолковывая каждому казаку, что стоять противу конницы татарской можно только правильным строем, прибегая к тем уловкам, кои веками сберегались н степных казачьих станицах.

Казаки, особливо старые, во многих сражениях бывшие, обучали молодых с жаром и тщанием. Не скупясь на объяснения и зуботычины там, где радения неуков недоставало.

— Конница — справа! Конница — слева... Копья упри! Целься! Первый ряд — бегом... Второй — на колено... Первый — прикрой!

И так каждый день!

Ермак был уверен, что Алей уже вернулся. И не нападает потому, что либо сам измотан, либо ждет, когда среди казаков начнутся вызванные долгим бездействием шатание и разброд.

И он не ошибся. Гнильца, как называл это Старец, гнильца в душах себя оказала. Учинили казаки шкоду.

Взятый в Качалине-городке мед несколькими умельцами был поставлен. И к концу ноября превратился в стоялый мед, хмельной и тяжелый. Держали его в нескольких землянках, и атаманы проворонили, когда казаки напились. Зная, что за это будет наказание смертию, они тайно побрали коней и лунной ясной ночью ушли в Кашлык, в Сибирь-город.

Под утро прибежал испуганный начальник караула. Двух караульных не оказалось на постах. Довбуши ударили сполох. Мгновенно на майдане построился весь гарнизон.

При свете кровавой зари, разгоравшейся на востоке, Ермак обходил ряды, считая, кого нет.

К нему подбежал Пан:

— Батька, у меня полструга нет. Шести казаков.

— Где их землянка? — крикнул Кольцо. И первым кинулся к ней.

Там, связанные, лежали караульные.

— Со спины нас побрали! Скрадом! — оправдывались они. — Увели коней!

— Куды делись? — рявкнул Кольцо.

— В Сибирь-город наладились, к бабам гулеванить... Да пьяные! Прости, батька! Не соследили...

— Бить! — приказал Мещеряк. — Бить караульных без милости! Бить до беспамятства!

— Батька, прости!

— Коней! — кликнул Ермак.

Скакали бешено. Не глядя на тропу. Прямо по льду до стены Кашлыка-Сибири. Вскарабкались по обледенелой тропе к воротам. Ворота были прикрыты, но не заперты. Обдирая полушубки о створки, атаманы и десяток казаков проломились в городище. Они сразу увидели зарубленного татарина-старика. Кровь на снегу и бараньи шкуры.

— Баранов резали... Сукины дети, — сказал Мещеряк.

Сунулись в обложенную пиленым снегом юрту. Там выли старухи и дети.

— Где казаки? — спросил Ермак по-татарски. — Что они здесь делали?

— Все забирали! Баранов забирали! Старика убили. Женок увели. Какие старики за них заступались — били.

— Где они?

— В большой избе гуляют, там и женки. И те, что из Кучумова гарема.

Тучей пошли атаманы к самой большой избе, к которой тянулся кровавый след — волокли зарезанных баранов. Попались еще два татарина, располосованных саблями. В избе гудели пьяные голоса.

Ермак взбежал на крыльцо. Дверь была заперта.

— Отворяй! — крикнул он, ударив скобою.

— Кто это? — спросил пьяный голос.