Литературные труды [13] уже принесли ей гонораров на сумму 5000 фунтов, что по тем временам впечатляло (для сравнения: Джейн Остин за всю жизнь заработала менее 700 фунтов). С такими доходами незамужняя писательница вполне могла себе позволить весьма комфортную жизнь даже в Лондоне, а тем более в Дублине. Перспектива отдать все это мужу вместе с рукой и сердцем на выходе из-под венца, должно быть, ее отпугивала. Не говоря уже о том, что и писательство, и светская жизнь в блестящем кругу аристократов при Аберкорнах могли оказаться задвинутыми на второй план обязанностями жены и, потенциально, матери. «Я отказываюсь от карьеры, доставляющей мне удовольствие и славу, ради погружения в частную жизнь и забвение; амбиции писательницы и женщины заменяются чувствами хозяйки и жены», – пыталась она объяснить свои соображения Чарльзу.
По словам Сидни, ей также тяжело давалось и расставание с отцом и сестрой Оливией: «…ужасающая определенность отлучения от страны и любимых друзей, и обожаемой мною семьи», – писала она. План, эскизно набросанный для их пары Аберкорнами, предусматривал ее возвращение к ним в Англию с вероятным последующим отселением их с Чарльзом в собственный дом. Однако, поскольку Чарльз, делая предложение, заверил ее в том, что готов перебраться в Ирландию, и – самое необычное – в том, что хочет, чтобы их брак был союзом равноправных, имелась, возможно, и еще одна, куда менее благовидная причина, по которой она ему противилась, – расчет найти себе жениха получше.
Аберкорны, вероятно, сочли за благо выхлопотать Чарльзу титул не просто так, а чтобы убедить, наконец, Сидни вступить с ним в брак. Ведь после его предложения Сидни признавала, что «нет в нем [предложении] ничего сильно тешащего мою амбицию» и что «оно не очень подходящее для меня в [сложившихся] мирских обстоятельствах». Втайне она лелеяла надежды на воистину блестящий брак, и Аберкорны об этом знали; но это была реальная жизнь, а не один из ее сказочных романов, и в ней она была отнюдь не дочерью знатного аристократа. При всем ее личном обаянии реноме бывшей гувернантки и нелепая привычка пересыпать свою речь школьным французским едва ли прельстили бы кого-то из высокообразованных холостых гостей Баронскорта. Как снисходительно напомнила Сидни леди Аберкорн, ей «не было места в обществе, на которое она теперь взирала, кроме того, которое ей даруют по милости или из прихоти».
Было, по словам самой Сидни, «много
Она с явным сочувствием отнеслась к побегу своей юной подруги в Дублин ради места и времени для раздумий, хотя вела себя Сидни во время пребывания на родине воистину самоубийственно. «Ты используешь сэра Чарльза очень дурно, на самом деле», – выговорила ей, наконец, леди Аберкорн, наверняка будучи в курсе обмена все более раздраженными письмами между помолвленными в эти самые грозовые недели их романа, полными упреков в жестокости и пренебрежении с его стороны и всяческими оправданиями с ее. «Рекомендую тебе прекратить играть с его чувствами», – настоятельно посоветовала Сидни покровительница.
Пик американских горок их романа пришелся на конец декабря 1811 года, когда только что титулованный сэр Чарльз, до тошноты устав болтаться в подвешенном состоянии, отправил своенравной невесте ультиматум: «Любовь, которой я требую, – это не просто привязанность… Я должен иметь большой банк нежности и черпать из него. Стало быть, если твоя любовь ко мне недостаточно пылка для того, чтобы привести тебя свободной волею ко мне после трехмесячного отсутствия… давай не будем рисковать жизнью, полной бесконечных сожалений и разочарований», – взмолился он, и сообщил, что больше «отсрочек и отговорок» не примет.
Так Сидни оказалась поставленной перед простым выбором: вернуться в Баронскорт и выйти замуж за влюбленного в нее мужчину или по-хорошему расторгнуть помолвку, будучи при этом вполне уверенной, что сможет обеспечивать себя и дальше, оставаясь не замужем. Она была совершенно вольна выбирать, нужно ли и хочется ли ей вступать в брак. В итоге, при такой постановке вопроса ей долго думать не пришлось. Она выбрала Чарльза.