Эпоха Регентства. Любовные интриги при британском дворе

Однако лишь после смерти Чарльза от гриппа в 1854 году Фрэнсис Энн получила возможность в полной мере доказать миру, что она – не просто «прекрасная дама», каковой столь часто представала с его подачи. По достижении ею совершеннолетия в 1821 году, он устроил все так, чтобы вся ее наследственная собственность в Дареме и Ирландии, включая угольные рудники, осталась в ее «абсолютном распоряжении» и после его смерти, желая сделать ее «более сильным и свободным агентом перед лицом неизбежности», – сообщил он своему брату. И, когда время пришло, Фрэнсис Энн заступила на его место без колебаний. В ее единоличном распоряжении оказалось разом все – «от поместий до доков, от ирригации до железных дорог, от карьеров до лесозаготовок» – вся огромная по тем временам промышленная империя, построенная вокруг крупнейшего и самого прибыльного угольного месторождения на севере Англии, плюс 12 000 акров земельной собственности. И ей предстояло все это возглавить не номинально, а с полномочиями примерно главы совета директоров по современным понятиям. И она показала себя способной на многие бесстрашные шаги: указывала на дверь всякому, кто пытался воспользоваться ее женской слабостью или незнанием при ведении деловых переговоров; безоглядно расширяла добычу и рынки сбыта; без тени смущения выступала с разъяснениями перспектив возможного повышения зарплаты перед тысячными толпами недовольных шахтеров, только что поднявшихся из забоев.

Фрэнсис Энн, леди Лондондерри, выступает перед собравшимися по случаю закладки первого камня в фундамент новых доменных печей в Сихеме, 1859 год

«Мне бы толику вашей деятельной энергии», – признался ей как-то пасынок Фредерик, не преминув добавить тут же, видимо, из досады, что все не в его пользу, сомнительный комплимент: «Дивлюсь вашим трудам, ибо никогда вы не казались мне способной на то, чтобы подвигнуть себя на подобные усилия». А вот Дизраэли, бывший протеже Фрэнсис Энн, похоже, ничуть не удивлялся. «Нужно найти, чем себя увлечь, если есть мозги», – написал он после визита к ней в «рабочий кабинет» в Сихеме в 1861 году. Королеве Виктории, похоже, было немного не по себе из-за свалившейся на нее полноты власти. «Мы, женщины, не созданы для правления, – громко заявила она однажды, – и, если мы добрые женщины, нам должны претить эти мужские занятия». Но, похоже, не все подданные женского пола были согласны со своей королевой. Фрэнсис Энн, конечно, могла с легкостью делегировать свои обязанности по части коммерции агенту или кому-то из трех своих сыновей. Однако она предпочитала этого не делать, поскольку считала, что раз именно ей «вверена такая задача», то ей самой ее и решать.

Подобно Фрэнсис Энн оставила свой след в истории и леди Сара Литлтон, но лишь после смерти мужа. Четверть века перед этим она занималась практически исключительно домом и семьей. Такая жизнь близко не устроила бы леди Морган или миссис Арбатнот, а ей она была вполне по душе. «Говорят, они счастливейшая пара в мире», – сообщали о них с Уильямом новые знакомые даже в 1833 году, через двадцать лет после их свадьбы в Уимблдоне. К тому времени Литлтоны осели, наконец, в Хэгли-Холле, родовом доме Уильяма, перестав менять съемные дома и проживать у родни, экономя средства из скудного семейного бюджета.

Сердечность, заботливость и богатый опыт ухода за младшими братьями делали материнство естественной стезей для Сары, хотя она и надеялась избежать чрезмерной многодетности. «Ни средств, ни желания заводить хоть полстолька», – говорила она, глядя на свояченицу миссис Поул-Карью с ее одиннадцатью детьми (включая шесть приемных). Но воспитанию собственных трех сыновей и двух дочерей, родившихся с 1816 по 1821 годы, она отдавалась полностью, проявив себя преданной и чуткой матерью. «Сал по уши в букварях, тетрадях и гаммах [68], – одобрительно ворчала в 1823 году леди Спенсер. – Детки у нее и впрямь на редкость хороши – очень умные и рассудительные. И воспитание получат восхитительное, ибо она ни о чем другом даже и не помышляет».

Это, конечно, было легким преувеличением. Сара хотя и не была столь занята вне дома, как Фрэнсис Энн или Гарриет, но ко всем текущим делам питала живой интерес и оставалась ценной конфиденткой для Уильяма, продолжавшего активно заниматься политикой. Она снискала репутацию дружелюбной и умелой хозяйки и продолжала исправно вести переписку со всеми родными и близкими. Но любимым местом для нее был и оставался дом, а главным жизненным стимулом – семья. После смерти в 1833 году миссис Поул-Карью Сара с Уильямом приютили у себя в Хэгли четырех осиротевших племянниц (правда, без их любимых канареек). «Леди Л. недолюбливает (мягко говоря) их пение, – объяснила им Сара. – У нас уже есть один кенар, так и тот подвергается многим рискам и запретам и вынужден сносить всяческие оскорбления в свой адрес, бедняга».