Эпоха лишних смыслов

– На прием, – отвечаю. А сама думаю, что, увидев выход, во вторую дверь вернулся бы только полный, законченный идиот. Самое сладкое – на десерт, да, Борь?

– Не понимаю, как тут оказалась. Это не мой кабинет, да и вообще… – Она разводит руками. Невыносимо женственная, такая девушка-девушка, не то что некоторые, даже одетые в полушубки из рыси.

Я медлю. Дверь не делает попытки закрыться, хотя я переступила порог и только слегка придерживаю ее рукой. Выбирай, Оливинская. Делай, что хочешь. Можешь сказать Максу, что ничего не знаешь. Что не заходила во вторую дверь. Делай, что хочешь.

Ору в голос – и пугаю Риту до беспамятства. Этот вариант, оставить ее в забытой, деконструированной книге навсегда, решает все мои проблемы сразу. Максим погорюет-погорюет, а потом обратится к тому, кто будет рядом. Кто всегда был рядом. И этот же вариант заставляет меня орать, прыгать, грызть фаланги пальцев и огромным, нечеловеческим усилием воли не терять рассудок. Рита пытается меня успокоить, но мне все равно. Я швыряю о стену вазу, но все – нереально, все – глупо, и тогда я хватаю эту чертову дуру за шиворот, ну ладно, куда дотянулась, и тащу через одну дверь, во вторую, в прорыв. Мы вываливаемся в туровский кабинет, под изумленные взгляды Геры и Макса.

– Какого? – спрашивает последний.

Объяснять нет сил, я смотрю на Риту и понимаю: да, она настоящая. Ловлю ошарашенный, но осмысленный взгляд Геры. Осознаю, что не могу посмотреть в ответ, и несусь в ванную – выблевывать внутренности.

Глава 41 Будущее

– Ну что, Оливия Константиновна Розен? – злобно шипит Макс.

Гера только что вытащил меня из ванной, потому что где-то на западе – прорыв. Вот уж сюрприз так сюрприз, никто даже ожидать подобного не мог, в самом-то деле. Особенно с тех пор, как пару часов назад мы открыли охоту на Бориса.

– Заткнись, Гамов, я читаю, – отплевывается Гера, сидящий между нами; огромный черный внедорожник под управлением Мишки рвет, как бешеный пес, на место.

– Ничего, – мрачно отзываюсь я и пытаюсь смотреть в прыгающие буквы распечатки. Какое там: Гера только и успевает, что страницы листать. Чтение по диагонали, но профессиональное, хорошее.

– Понимаете, госпожа Розен. – От подобного обращения меня начинает колотить, будто мало того, что и так едва в сознании держусь. – Теперь это мое личное дело, раз уж ваш Борис переступил черту и похитил… ее. Я просто теряюсь. Вариантов – бессчетное количество, но я не знаю и не хочу говорить.

Почему Борис вдруг мой? Почему в разряд личных дел Макса это попало только сейчас? Не после того, как Арлинова… Сердце вскрывается, как консервная банка, острыми краями наружу, ранит окружающие ткани, дышать больно, перед глазами кровавая каша. Разнервничалась, так их и так. Перестала себя контролировать. Нашла повод – и понеслось.

– Знаешь что, Максим? Я жалею, жалею, что согласилась с вами работать. Сейчас главное не опозориться, не разреветься.

– Да умолкнете вы оба или нет?! – кипятится Гера.

Макс почти перегибается через него, и я инстинктивно вжимаюсь в дверь.

– Деконструировать. Нам. С тобой. Прямо сейчас. Может, лучше Турова взять? Или Мишку?

Мишка еле заметно дергает головой, уверенно несясь с какой-то невероятной скоростью; Гера делает глубокий вдох, теребит распечатку длинными нервными пальцами – и не выдерживает, швыряет ее куда-то между сидений.

– Оливин, скажи ему уже. Я не могу.

– Да у вас заговор против меня, чуть ли не с дня рождения, – параноидально заявляет Макс.

Я чувствую, что голову тихо ведет в сторону.

– Скажи ему, – терпеливо повторяет Гера.

– Да что сказать-то?!

– Что он совсем с катушек съехал, например. Что ты спасла его жену. Что он должен по гроб жизни быть тебе обязан, а не третировать.

– Я ее не… – начинает было Макс, но Гера резко оборачивается к нему:

– Серьезно?! А в данный конкретный момент чем занимаешься?

Я слегка прихожу в себя, и тут машина резко тормозит.

– Приехали, – виновато заявляет Мишка.

Мы вываливаемся наружу как-то лениво и нехотя.

– Последний раз? – невпопад спрашиваю я.

У Геры отваливается челюсть, да и Макс как-то смягчается, ошарашенный моими словами.

– Из вас никакая команда, – давит, наконец, Гера. – Никакая. Вернетесь – клянусь последним днем творенья, поставлю Розу в пару с нашим журфаковцем, а суперталантливого Гамова – с Ниной.

– «Демон», – синхронно ловим цитату мы, не успев домыслить окончание.

Гера пялится на нас, потом злобно, со всей дури бьет ногой по сугробу:

– Желание загадывайте, хором сказали.

– Какие желания, Герман? – Я пытаюсь не чихнуть, сухой морозный воздух щекочет ноздри. – О чем ты? Деконструкт бы – и ладно.

– Но Туров прав, – отзывается Макс, и я понимаю, что разрушена. Раздавлена. Уничтожена. Ему даже договаривать не надо, но он расставляет все точки над «i»:

– Не срослась команда.

Я деловито смотрю в голубоватый, жуткий прорыв, приглашающий на ту сторону. По ту сторону. Черт его знает, как правильно. Ведь я проиграла, а значит, как правильно – неважно?