«Вы, — обратился он к ним, — что воздвигли мне памятник Гносский,
Видите: бо́льшая честь Цезаря быть мне отцом».
Ловко всегда, Филомуз, приглашенья добьешься к обеду
Тем, что за истину ты всякий свой вздор выдаешь.
Знаешь ты все, что Пакор замышляет в дворце Арсакидов,
Сколько на Рейне стоит, сколько в Сарматии войск,
Предугадаешь, кого лавры победные ждут,
В темной Сиене дожди перечислишь с фаросского неба,
Знаешь и сколько судов вышло с ливийских брегов,
Знаешь для чьей головы зеленеют оливы Иула
Брось ты уловки свои: у меня ты обедаешь нынче,
Но при условье, чтоб ты мне не болтал новостей.[215]
Лишь увидал, что остриг себе кудри Авзонии кравчий,
Мальчик-фригиец, что так богу Юпитеру мил,
«То, что твой Цезарь, смотри, своему разрешает любимцу,
Ты своему разреши, — молвил он, — о властелин:
И, улыбаясь, меня мужем Юнона зовет». —
«Мальчик мой милый, — ему ответил небесный родитель, —
Я не по воле своей должен тебе отказать:
Тысяча схожих с тобой у нашего Цезаря кравчих,
Если ж, остригшися, ты получишь обличие мужа,
Где ж мне другого найти, чтобы он нектар мешал?»
Хоть ты и дома сидишь, но тебя обряжают в Субуре,
Косы пропавшие там, Галла, готовят тебе,
Зубы на ночь свои ты вместе с шелками снимаешь
И отправляешься спать в сотне коробочек ты:
Поданной утром тебе бровью и можешь мигать.
Нет уваженья в тебе и к твоим непристойным сединам,
Что среди предков своих ты бы могла почитать.
Всё же утехи сулишь ты несчетные. Тщетно: оглохли
Хоть ты идешь, Агатин, на самые смелые штуки,
Но нипочем своего ты не уронишь щита:
Хочешь не хочешь, к тебе он по воздуху вновь подлетает
И на ноге, на спине, ногте, макушке сидит.
Тента пускай натянуть Нот быстролетный не даст, —
Дела нет мальчику: щит катается вольно по телу,
И не боится ловкач влаги и ветра ничуть.
Даже окончивши все, промахнуться тебе невозможно:
Первым был нынешний день Палатинского днем громовержца:
Рея Юпитера в день тот же хотела б родить.
В этот же день родилась и Кесония — Руфа супруга:
Матерью дан был такой ей исключительный дар.
Ибо любить он вдвойне может сегодняшний день.
В день, когда, за венком стремясь тарпейским,
Диодор из Фаро́са в Рим поехал,
Филенида, чтоб муж скорей вернулся,
Обещала лобзать ему, как дева,
И хотя был корабль разрушен бурей,
Диодор из валов морской пучины
По молитве супруги все же выплыл.
О бесчувственный муж и нерадивый!
Я бы с берега прямо к ней вернулся.
Понтик, ты никаких не трогаешь баб, а Венере
Ежели хочешь служить, левою служишь рукой.
Это, по-твоему, вздор? Нет, грех преступнейший, верь мне, —
Так он велик, что тебе и не постигнуть его.
Разом двух близнецов сделал от Илии Марс, —
Все бы пропало у них, если б оба они в рукоблудстве
Вместо соитий себе гнусных искали утех.
Помни: природа вещей сама говорит тебе, Понтик:
«Что между пальцев своих губишь ты, — то человек!»
Процветай, Аполлон, в полях Миринских,
Лебедей наслаждайся старых пеньем,
Пусть тебе услужают вечно Музы,
Пусть не лжет никому твоя дельфийка,
Испроси поскорей двенадцать фасций
У благого ты Цезаря для Стеллы.
Буду я должником твоим счастливым
И тельца с золочеными рогами
Жертва, Феб, родилась уже! Что ж медлишь?[216]
Льва, чтобы мягче сидеть, расстеливший на жестком утесе,
В маленькой бронзе отлит, это — великий наш бог.
Вот, запрокинув чело, на созвездья глядит, что держал он;
В левой руке у него — палица, в правой — вино.
Славный Лисиппа талант видишь ты в этом труде.
Бог этот стол украшал владыки из Пеллы, который,
Скоро землей овладев, в ней, победитель, лежит.
У алтарей Ганнибал ему мальчиком в Ливии клялся,
Но оскорбляла его дворцов надменных жестокость,
И предпочел он тогда жить среди ларов простых;
Он сотрапезником был Молорху любезному древле,
Богом ученому быть Виндику хочет теперь.[217]
Про Алкида у Виндика спросил я,
Чьей рукою он сделан так удачно?
Как всегда улыбнувшись, подмигнул он:
«Ты по-гречески, что ль, поэт, не знаешь?
Я «Лисипп» прочитал, а думал — Фидий.
Только что ты воевал под Медведицей гиперборейской,
Медленный ход вынося гетского неба светил,
Ныне же сказочный кряж и средь гор утес Прометеев
Прямо пред взором твоим скоро предстанут тебе.
Старца, воскликнешь тогда: «Тверже он был, чем она!»
Да и прибавишь еще: «Пересиливший муки такие
Истинно в силах создать был человеческий род».
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги