Энтузиаст

Да Рин знал, что мир разделен на тех, кто приказывает, и на тех, кто подчиняется. К людям подневольным беда пристает, как корь к малышам или иная хворь ко взрослым: не знаешь, откуда и берется. Впрочем, от тех, кто приказывает, может прийти и везение. Такое редко бывает, но все же случается. Ему вот повезло, когда он в Валоне лежал в госпитале, лечился от почечных колик — результат чрезмерной выпивки при прощании с родиной. Там в госпитале повстречайся ему летчик, капитан, который только о жратве и говорил. Они подружились. Да Рин никогда не был лакомкой, к кастрюлям он подходил разве: что в детстве, когда его посылали пасти скот в горах и он варил-похлебку пастухам. Но его старшая сестра на сезон нанималась поварихой в большие отели курорта Энпадин. Вернувшись домой, она в будни варила кукурузную кашу, а по воскресным дням — отварное мясо, не уставая при этом расписывать, как готовят самые утонченные кушанья и сладкое. Ну, прямо рта не закрывала, словно помешалась на этом; выдержать нельзя было. И все же верно говорят, что в жизни любая наука дороже, чем сбереженный грош.

В валонском госпитале ему представился случай использовать свой запас кулинарных познаний, чем он просто очаровал капитана авиации. Едва выписавшись из госпиталя, капитан ревностно принялся за дело: не каждый день, черт подери, в этих местах можно встретить повара из роскошных отелей Энгадина! Конечно, препятствий возникло много. Речь, как-никак, шла о том, чтобы перевести альпийского стрелка из части, которая находится на передовой, в офицерскую столовую летчиков. Вам это кажется невозможным? Но разве в итальянской армии бывает что-либо невозможное, когда речь заходит об офицерской столовой?

Поварская карьера альпийского стрелка Да Рина, выписанного из госпиталя даже до срока выздоровления, продолжалась ровным счетом две недели. Он начал ее в воскресенье и закончил ее через два воскресенья. Это были две недели счастья: дисциплины никакой и ешь себе до отвала. Жене он написал, чтобы не беспокоилась: господь помог ему, он теперь вне опасности и так будет до самого увольнения из армии. Все, что касалось поварского мастерства, обнаружилось в первые же несколько часов. Здешний повар был повар искусный, но отчаянный вор. Воровал и сержант, закупавший продукты, и старшина, ведавший счетоводством. И у этих воров не было малейшей возможности скрыть от Да Рина свои жульнические махинации, точно так же, как у самого Да Рина не было ни малейшей возможности скрыть от своего коллеги- повара, от сержанта и от старшины, что он на своем веку никогда не прикасался к кастрюлям. Так сам по себе выработался немой уговор — новый пришелец обязан был выполнять в кухне подсобные работы И мог за это набивать себе брюхо сколько влезет, но отнюдь не должен был совать нос в дела, которые его не касались. Для полного счастья капитан, столь хлопотавший о переводе Да Рина, от которого он ждал реформы кулинарного дела, теперь снова заболел и был отправлен обратно в госпиталь.

В конце второй недели (Да Рин к этому времени уже начал осваивать ремесло и узнал слабости наиболее влиятельных из столовавшихся офицеров) его вызвал к себе старшина. Вызвал и стал мудреными словами говорить о мудреных делах. Словом, возникли осложнения. В конечном счете, ничего особенного: он должен снова вернуться в часть, за которой числился. Документы о переводе готовы. Да Рин в полной растерянности возразил:

— Гоните меня, словно я вор.

При слове «вор» старшина недовольно нахмурился.

— Когда разговариваешь со старшиной, — сказал он, — нужно стоять навытяжку. Вот так. А теперь можешь идти. Поторапливайся, автоколонна в Берат отправляется через час.

— Но какая же все-таки причина?

Старшина потерял терпение.

— Причина, причина! Ты еще хочешь знать причину? А почему ты не выяснял причину, когда тебя из твоей части перевели в столовую для летчиков?

Тут уж Да Рину нечего было возразить. Бог дал, бог взял. Да свершится воля его! Через полчаса он сидел на одном из грузовиков автоколонны, отправлявшейся в Берат.

Бог дал, бог взял. С этой мыслью Антонио Да Рин достиг бы своего батальона, если бы разразившаяся над ним беда не обернулась удачей. После езды на грузовике, ночлега в Берате и первого пешего перехода он решил заночевать (куда, собственно, торопиться?) в поселке у подножия горы Томори.