Энтузиаст

Он вспомнил китайскую историю, вычитанную когда-то в иллюстрированном журнале. Крестьянин шел в город и нес совсем маленький сундучок, и, чем дальше он шел, тем тяжелей становилась его поклажа, когда же показался город, сундук стал таким тяжелым, что крестьянин свалился под тяжестью своей ноши. Так и ранец. Больше всего досаждали ремни, они натирали плечи, надо. было придерживать их, вместо того чтобы спрятать руки в карманы, несмотря на плотные перчатки из деревенской шерсти, которые дала мать, руки все же мерзли. Однако он решил не прибегать к чужой помощи. Что ж, если стрелок снова предложит понести ранец, он не откажется. А нет, так он стиснув зубы сам донесет его до места. Дышать становилось все трудней, появилась острая боль в селезенке, но он не замедлял шаг и не позволял себе ни малейшей передышки. Нельзя проявлять признаков слабости! Солдаты только и ждут, чтоб офицер начал сдавать. Это их месть сыновьям богатых, которые были вскормлены бифштексами и расхаживали с книжками под мышкой, вместо того чтобы ковырять землю мотыгой. Плечи ныли все сильней, становилось тяжело дышать, боль в селезенке делалась невыносимой, но штаба все еще не было видно,

XI

Снег ложился на землю плотными белыми полосами. Снегу было немного, и не скажешь, чтоб он очень уж досаждал. Лишь кое-где намело побольше, и в тех местах снег заполнял небольшие ямки, рытвины, — когда в них проваливалась нога, тело теряло равновесие, на это уходили лишние силы. Но хуже было другое — пройдя по такой белой пелене, приходилось затем тратить кучу времени, чтобы снова отыскать тропу, и это, конечно, было самым неприятным: нарушалась равномерность ходьбы, дыхание становилось прерывистым, возрастало чувство неуверенности, и новые тревоги добавлялись к прежним. А метель все не стихала, бешеные порывы ветра с силой обрушивались на шагавших в гору людей, обдавая их вихрем холодных и плотных снежинок.

Лейтенант Андреис понимал, что силы его иссякают, и обратился к стрелку.

— Тони, — сказал он, — ты помнишь, как далеко отстояли те дома от

места, где кончался подъем? — Чтоб Тони его услышал, приходилось кричать, вплотную подойдя к солдату. Оба они дышали тяжело, их дыхание сливалось воедино.

— Какие дома? — спросил Да Рин.

— Как? Ты еще спрашиваешь, какие дома? Значит, ты соврал, ты даже не дошел до домов!;

— Нет, я дошел. Но то были совсем другие дома, гораздо ниже, налево, за развилкой.

— За развилкой?

— Да, за развилкой, внизу, где кончался крутой подъем.

— Где кончался крутой подъем? Идиот, почему ж ты мне не сказал?

— Я? Вы — все знали… сами…

— Дурак, ну какой же ты дурак! Вот теперь мы на самом деле попали в скверную переделку!

— А разве вы не из штаба дивизии?

Лейтенант и стрелок глядели теперь друг на друга удивленно и со взаимной неприязнью, которая усиливалась оттого, что до этой минуты каждый из них питал к другому доверие. Оба они понимали, что очутились в ловушке. Единственная разница между ними была в том, что лейтенант во всем обвинял солдата, который оказался таким дураком, что промолчал, когда видел, что они пошли по неправильному пути, а солдат обвинял лишь самого себя за то, что имел глупость довериться упрямому и самонадеянному офицерику.

— Живо! — закричал лейтенант. — Нужно вернуться к развилке. Иди вперед, да только смотри в оба!

Солдат не двигался с места.

— Чего ты ждешь?! — накинулся на него лейтенант. — Чтоб мы подохли, замерзнув на этой проклятой горе?

— А коньяк? — сказал солдат. — Вы сказали, когда кончится подъем…

— Ты думаешь, настало время заниматься глупостями? — прокричал лейтенант в предельном отчаянии. — Если не поторопишься, я пойду один. Эй! — добавил он, увидев, что солдат решил повернуть обратно. — Что, я все время должен ранец таскать?

Солдат, бормоча под нос ругательства, вскинул ранец себе- на спину. Теперь оба они стали врагами. Теперь они презирали и ненавидели друг друга. И все же каждый из них чувствовал, что с этой минуты его собственная судьба связана с судьбой другого.

XII