Элвис жив

Когда выступление завершилось, перетаскивали аппаратуру в накед. Естественно, между делом тяпнули по граммульке. Тут даже Платон никогда худого слова не говорил. Сделал дело – гуляй смело…

Потом за кулисы явились местные организаторы, и с ними тяпнули еще по граммульке. А потом вся кодла оседлала подогнанные к концертному залу машины и вовсе перебралась в гостиницу, в люкс Талесникова, чтобы продолжить сейшн. Правда, сначала пришлось вырывать Вовца из толпы фанаток, но тут спасибо ментам – помогли. Оторвавшись от фанаток, по дороге заехали в супермаркет, затарились по полной программе – и выпивкой, и закусоном, и гидроколбасой.

Платон произнес поздравительные речи и дежурно поблагодарил коллектив, вызвав жидкие аплодисменты. Потом предположил, что и завтрашний концерт окажется не менее успешным. Тут поаплодировали крепче и трижды сплюнули через левое плечо.

Все как всегда и никаких сюрпризов.

Потом пошли ответные тосты.

Местные, похоже, со всеми форс-мажорными обстоятельствами изрядно перенервничали, потому что довольно быстро надрались. Но удар держали стойко. Такая работа…

Максим сидел в уголке люкса, в одном из притащенных из собственного номера кресел, и наблюдал, как Вовец и Тимоха нюхают кокос.

Тимоха выложил на стеклянный столик четыре новые жирные «дороги». Сделал Вовцу приглашающий жест. Однако тот вдруг заартачился:

– Не буду больше.

– Почему? – удивился Тимоха.

– Не могу. У меня уже подбородок дергается, вон! – Вовец выпятил вперед челюсть.

Он не врал – нижняя часть его физиономии и вправду мелко дрожала, как будто хозяин то ли собирался разрыдаться, то ли изо всех сил сдерживал подступавшую зевоту.

– Ты что, не настоящий рок-н-ролльщик? – сказал Тимоха, явно стараясь добиться своего.

– Нат… нарст… насто… ящий… – Вовец уже с трудом справлялся с собственным языком.

Барабанщик выкатил на вокалиста безумные уже глаза и решительно рявкнул:

– Тогда долби!

Самое время было оставить Вовца в покое, и Максим уже собирался осадить Тимоху. Но не успел – к нему подсела молодая местная журналистка, только что закончившая интервью с Платоном. В руках у нее был древний кассетный диктофон.

– Добрый вечер! Меня зовут Катя.

Журналистка была вполне ничего себе, с короткой стрижкой, в желтом топе и коричневой, непоправимо короткой мини-юбке. Правда, количество лака на волосах зашкаливало.

Но видывали мы и таких телочек…

– А меня Максим, – представился тот.

Ему в своей жизни не раз приходилось давать интервью, так что дело было привычное.

– Кто же у нас не знает Француза! – воскликнула журналистка. – Вы – гордость нашего города. Про вас даже на сайте администрации есть упоминание. В разделе «Знаменитые южноморцы».

Она изо всех сил пыталась скрыть волнение. Максим, с трудом пряча улыбку, наблюдал, как она теребит край юбки, будто пытается очистить ткань от невидимой грязи; как неуверенно манипулирует диктофоном, время от времени включая и выключая перемотку, а потом врубая воспроизведение и внимательно вслушиваясь в голос, доносящийся из недр аппарата.

Голос принадлежал вовсе не Платону.

– Как я забил гол? – рассказывал какой-то мужик. – Да как обычно. Головой. Гришан прошел по левому флангу, а я – в центре штрафной. Гришан мне кричит, он все время, когда меня видит, кричит: «Валерка, лови, на ху…»

Катя мгновенно вырубила голос, снова включила перемотку и извиняющимся тоном сказала:

– Простите, ради бога! Диктофон не мой, у подруги взяла, а она из спортивной редакции. Еще и кассеты чистой под рукой не оказалось, дала мне вот эту, у нее там тоже интервью. Где-то тут должно быть пустое место, где-то…

«Что я здесь делаю?» – подумал Максим. Но ничего не сказал.

Катя снова нажала Play, и голос из диктофона, уже разгоряченный, сообщил и интервьюерше, и интервьюируемому:

– Ворота прямо передо мной, вратарь завалился вправо, Гришан кричит: «Валерка-а!» Ну, думаю, ну все, на ху…

Катя снова гневно запустила перемотку.

«Что я здесь делаю?» – снова подумал Максим. И опять ничего не сказал.

Наконец диктофон просто зашипел незаписанной лентой. Катя счастливо заулыбалась победе, достигнутой в неравной борьбе с бездушной машиной.

«Валить отсюда надо, – подумал Максим. – И ты, Француз, прекрасно знаешь, куда!»

Катя нарисовала на личике такое выражение, как будто ее передает в прямом эфире «Первый канал», и затараторила:

– Вам доводилось работать со многими звездами, вы – легендарный художник по свету, можно сказать, Айвазовский нашей эстрады, скажите: правда, что свет – это тоже музыка и что вас вдохновляет на создание ваших симфоний?

«Ой, валить надо! – подумал Максим. – А то Айвазовский нашей эстрады нарисует сейчас такую картину, что эта девочка начнет сурлять со смеху».

Катя молча смотрела на Максима. Диктофон самозабвенно записывал звон посуды и голоса кого угодно, но только не «Айвазовского нашей эстрады».

Максим посмотрел на часы. И снова на журналистку.

Неужели она думает, что с таким лицом можно задавать вопросы, которые ее интересуют?

Между тем Катя начала нервничать, голос ее стал деревянным и разбился на отдельные реплики: