Суханову все-таки хочется поподробнее узнать о том, как выглядела капитуляция Горбачева: он сразу согласился уйти или все-таки пришлось надавить? Отвечает Коржаков, которому шеф, судя по всему, по дороге уже поведал о сути своего разговора с теперь уже экс-президентом СССР: четыре часа, негодяй, торговался, как на базаре! Ельцин усмехается, и в его усмешке сквозит чувство, близкое к презрению:
– Я даже удивился – про Россию ни слова! Только про то, что я ему должен оставить – про квартиру, про дачу, про служебные машины, про охрану. И битый, понимаешь, час про свою пенсию. Тьфу!
Переполненный чувствами Коржаков не может не выказать досады по этому поводу: дать бы ему хорошенько по ж… по заднице, чтоб впредь знал свое место! Шеф не любит сквернословие даже в столь мягких формах, а потому хмурится, правда, без привычного в таких случаях недовольства:
– Ельцин незлопамятен!
Глава администрации Юрий Петров не может удержаться, чтоб в очередной раз не произнести свою коронную фразу, отражающую всю глубину его верноподданнических чувств: очень правильное, Борис Николаевич, решение! Похоже, он бы развил свою мысль, если б не предложение Суханова:
– Борис Николаевич, по такому великому случаю надо бы и по рюмочке, как вы считаете?
Присутствующие единодушны в поддержке этой весьма оригинальной и своевременной мысли: «Такое событие! Не грех! Просто необходимо снять напряжение!». Удивительно, что Петров ограничился радостной улыбкой, а не отметил, что это было бы очень правильным решением. Борис Николаевич согласно кивает, и Коржаков отправляется сделать необходимые распоряжения. Не проходит и пяти минут, а президентский кормилец-поилец Дмитрий Самарин (милейший, кстати сказать, парень) ставит на журнальный стол пузатую бутыль виски, хрустальные стаканы и большое блюдо с бутербродами в традиционном для Кремля ассортименте – с колбасой, с сыром и с осетриной.
– Ну, за победу?
– За победу!
Для своего возраста у нашего шефа здоровье, можно сказать, отменное. Кое в чем еще молодым фору даст. Но есть одна беда – спазм сосудов головного мозга. Если день выдался до крайности напряженным, нервным и потребовал полной мобилизации сил, к вечеру у него может случиться острейшей приступ головной боли, который трудно снять даже лекарствами. На моей памяти такое было не единожды. Ситуация не из простых – он держится обеими руками за голову, морщится от боли, стонет, а ты не знаешь, чем помочь. Вот и сейчас ничего вроде бы не предвещало беды, и вдруг…
Ельцин схватился за голову и застонал, не в силах превозмочь боль.
– Борис Николаевич, что с вами?! Где Григорьев?! Доктор! Позовите доктора!
Шеф, не отрывая рук от лица, выдыхает с трудом: не надо никого звать! Стоит с закрытыми глазами возле висящей на стене огромной рельефной карты СССР и, слегка покачиваясь, постанывает. Петров делится опытом самолечения:
– Я, Борис Николаевич, в таких случаях пью коньяк, он расширяет сосуды.
Ельцин качает головой: не надо никакого коньяка, и так пройдет. В дело вступает Суханов. В недавнем прошлом, еще в Госстрое, когда при Ельцине был всего один помощник, и не было никакой другой обслуги, он не раз становился свидетелем таких приступов. И на сей счет у него свой рецепт поведения в подобных случаях. Главное, по его разумению – отвлечь шефа, переключить внимание на что— то для него весьма важное. А что сейчас самое важное? Суханов левой рукой обнимает шефа за плечи, а правой, указывая на карту, делает большой круг, как бы охватывая гигантские просторы отошедшего в небытие Советского Союза:
– Борис Николаевич, вы только взгляните! Сейчас на всей этой территории нет никого выше вас! Никого! Ведь это же что-то да значит?!
Ельцин, открывает глаза, распрямляется и, как мне кажется, с удивлением смотрит на карту. Слова Суханова определенно произвели положительный терапевтический эффект. Он улыбается и обводит нас задумчивым взглядом:
– Да— а, ради этого стоило жить…
Бурбулис кивает на бутылку: и за это стоит выпить!
Глава 17
Друзья и на «ты»