Эльф из Преисподней

— Молитесь ей! — заорал я, и язык обожгло нестерпимым жаром. Давление на кожу и глаза усилилось. Вскоре нас растворит в потоке энергии, если мы не остановим ангела.

— Для меня не придумали молитв, — в панике пискнула мёртвая богиня.

— Что-то же должно было пробудить тебя?!

— Песни! Я помню, как отозвалась на песни!

— Так пой, пой что помнишь! Только ты можешь спасти нас!

Там, где концентрация божественного слишком сильна, даже такой сильный демон, как я, мало что может. Но почему бы не воспользоваться узким проходом между скалами? Овладеть пространством не как демон, но как бог — в этом крылся наш шанс.

И Эллеферия запела. Запела дрожащим, ломающимся голосом — крошечная тень самой себя, новорождённая богиня, убитая в собственной колыбели.

Дело пойдёт, дело пойдёт!
В таверне девушка поёт,
Счастье придёт, счастье придёт,
Счастья достоин французский народ,
Аристократ просит пощады,
Попы своим благам не рады,
Мы справедливостью сильны,
Мы Лафаетовы сыны,
Придёт к достоинству народ,
Дело пойдёт, дело пойдёт,
И от избранников он ждёт,
Что,
Дело пойдёт, дело пойдёт!
Когда народ вооружён,
Он в лжи и правде искушён,
Дорогу к счастью он найдёт,
Дело пойдёт, дело пойдёт[6]!

Русский по-прежнему не давался Эллеферии; переводя на ходу, она запиналась и подбирала правильные слова, но вскоре это прошло. Повторяя за ней, я ощутил, как богиню окутывает знакомая сладкая горечь.

Надежда и разочарование. Победа и опустошение. Мечты и их несовершенное воплощение.

— Кровь — вино революции! — закричал я, поддаваясь наитию. Воздушная подушка, формируемая волей, перестала сдерживать кровь, и она хлынула из обрубка.

Самопожертвование во имя великой цели — демоническую суть обожгло болью, но это придало сил Эллеферии.

Закрыв глаза, пела Лютиэна. Пели Пётр и Вика, обхватив друг друга, будто объятия были способны отвратить их от гибели. Пела Дженни, и по личику её стекали слёзы.

Чего желает эта орда,
Рабов и горе-королей?
Кому готовит так упорно
Свой воз оковов и цепей?
Они для нас! Потерпят ли французы
Бесчестья груз, ведь вызов брошен нам?
Навечно сбросили мы узы,
Их не вернуть к нашим ногам[7]!

Голос Эллеферии окреп, раздался вширь, и фигуру богини охватило слабое изумрудное сияние.

«Уверуйте!» — молил я, и они уверовали, — «Цепляйтесь за хлипкий канат надежды, карабкайтесь по нему прочь из бездны отчаяния! Это единственное, что способно спасти нас всех».

Король обет нарушил свой,
Как «верный сын» правит страной.
Ему держать ответ!
Пощады больше нет!
Пропляшем Карманьолу,
Дружно вперёд, дружно вперёд!
Пропляшем Карманьолу,
Пушечный гром нас зовёт!
Дворяне все стоят горой
За короля, за старый строй.
Но струсят все они,
Когда пойдут в бои[8].

Эллеферия декламировала торжествующе и проникновенно, упиваясь властью, что рождалась из нашей веры.

Этого было недостаточно. Цель была близко, я чуял это — ещё немного, и накопленной силы мне хватит, чтобы ударить по Ольге. Но близость эта была обманчивой.

Ноги подломились, однако я заставил себя подняться. Упрямо, на одной злости приковылял к Николаю, который уставился на меня взглядом, в котором плавало сумасшествие.

— Ты-ты-ты… что… зачем?!

Я врезал ему по лицу. Из сломанного носа хлынула кровь, закапала на туманный пол.

— Тебе нужно отдельное приглашение? Она — богиня, — ткнул я обрубком в сторону Эллеферии, — и она спасёт нас. Спасёт, если будешь молиться ей. Проси у неё перемен. Проси свободы. И пой, помесь ишака с гиббоном, пой!

Пару мгновений Николай переводил одуревшие глаза с меня на богиню, затем неуверенно затянул куплет, повторяя за ней. Не сразу, но жажда жизни овладела им, а вместе с ней — робкая надежда, что перемены настанут.

Жуткий треск и грохот схлопывающегося пространства.

Я зажмурился, касаясь потоков силы, обвивавших Эллеферию. Сущие крохи по сравнению с неразборчивой щедростью Иешуа, но если ими правильно воспользоваться, то хватит и их. Я прикоснулся к резервуару богини, и она вздрогнула, инстинктивно закрылась.

Мысленно я обхватил её, давая время опознать, и она робко открылась мне, разрешая овладеть ей. Я впитал накопленную мощь веры и взвыл от боли.

Яд и сладость.