Разборка праздничных декораций — занятие, как правило, мучительное. Прибывшие из метрополии вернулись назад в Лиссабон регулярным рейсом, а принц вместе со свитой продолжили свое долгое трехмесячное путешествие в Анголу, Мозамбик, Южную Африку и потом, уже на обратном пути, — снова в Анголу и, наконец, на острова Кабо-Верде. На Сан-Томе после трех дней праздника осталось острое чувство грусти, ощущавшейся повсюду по мере того, как город освобождался от уличных украшений и керосиновых емкостей, установленных для обеспечения феерической ночной иллюминации. Город вернулся к тусклому освещению, которое обеспечивали редкие светильники, висевшие на фасадах домов и на пересечениях улиц, очищенных от целого моря пожухших на солнце цветов и деревянных арок, украшавших выезды на главные городские артерии. Остров снова оказался одиноким, задавленным Экватором и предоставленным своей извечной судьбе, ожидая, когда к нему причалят новые корабли.
Как и город, снимавший с себя праздничные одежды, Луиш-Бернарду также погрузился в безразличие и меланхолию. С некоторым удовлетворением он снова занял свою спальню на верхнем этаже, отданную на минувшие дни в распоряжение маркиза де-Лаврадиу. Дом возвращался к повседневной рутине с ее яркими и мрачноватыми часами, привычными звуками, тишиной и безоблачными ночами наступившего лета. Сам Луиш-Бернарду ощущал бездну и пустоту, абсолютную и вязкую тоску, пробиравшую его до костей, как болезнь. Он даже не выходил из дома, бродя по нему, словно неприкаянный, задыхаясь от того, что так медленно течет время и что даже ночной воздух с веранды не дает ему вздохнуть полной грудью. Он бродил по дому, без смысла, без цели. Если все пойдет нормально, думал он, ему здесь остается еще полтора года, ровно половина времени его ссылки, время, которое еще требовалось прожить.
Однажды вечером, после ужина, он сел за письменный стол и решил послать через океан сигнал бедствия. Жуану:
«Мой дорогой друг!
Наверное, никогда в жизни я так не хотел, чтобы рядом со мной был ты и, вообще, близкий мне человек. Прости за откровенность, но, поверь, я бы не стал этого писать, если бы не было так невыносимо тяжело. Полтора года осталось мне провести в этом изгнании. Тем временем, миссия моя обещает вскоре с треском провалиться, а женщина, в которую я имел несчастье страстно влюбиться, впервые в жизни, стала для меня недоступной потому, что в дело вмешались высшие государственные интересы. Остров перестал быть для меня хранителем секретов и тайн, став лишь источником боли. Единственным небольшим утешением служит мне осознание того, что эта недоступная для меня теперь женщина тоже находится здесь, дышит тем же воздухом, что и я, и так же, как я, задыхается от нехватки его. Жуан, пожалуйста, заклинаю тебя всем, что у меня есть: если ты в состоянии позволить себе испортить часть своего отпуска, будь добр, пойди на эту жертву и приезжай сюда проведать меня. Хотя бы на полмесяца, на неделю, от одного корабля до другого, но только, чтобы вернуть мне веру в то, что после этого я смогу жить дальше. О деньгах не беспокойся: я оплачу твой билет и, поверь мне, это прекрасная цена за мое спасение.
Напиши, могу ли я лелеять эту хрупкую надежду или же мне лучше будет броситься в воду и отдать себя на съедение акулам, когда однажды тоскливой ночью я уже не смогу больше смотреть в окно на этот океан без конца и без края.
Твой одинокий экваториальный друг,
Луиш-Бернарду».