Экстр

Данло посмотрел на юг, туда, где колебалась под ветром трава на дюнах. Паук, должно быть, сплел в ней свою паутину, потому что там сверкал и переливался от утренней росы ажурный шар. По песку скакали птицы песчаники, ближе к воде скользили в воздухе чайки и поморники. Весь берег кипел жизнью, и для Данло было тайной, как можно променять возможность гулять по этому берегу до конца своих дней на каких-то три вопроса.

— Если я все-таки останусь здесь, — сказал он, — как долго мы сможем пробыть вместе, прежде чем нас уничтожат? Ты сама говорила, что атаки Кремниевого Бога сосредоточены на этой планете.

— Ты думаешь, я позволю Ему уничтожить то, что я создала? — с холодной безжалостной улыбкой осведомилась Тамара. — Думаешь, я позволю Ему причинить вред моим детям?

— Я помню: ты хочешь первая уничтожить Его.

— Да, хочу, но этого мира наши битвы не коснутся, обещаю тебе. Ты даже знать ничего не будешь о нашей с Ним войне.

— Я буду жить в безопасности под этим чудесным небом, предоставляя богам сотрясать пространство-время и крушить звезды?

— Разве это так ужасно — пожить немного в безопасности?

Данло поддел ногой песок.

— Я должен оставаться в безопасности, чтобы вспоминать Старшую Эдду, да? Вспоминать, как можно победить Кремниевого Бога?

— Разве это так ужасно — вспоминать?

— Да. Всякая война ужасна.

— Ты воевать не будешь, Данло.

— Кто же тогда? Ты?

— И я, и не я. Не забывай, что «я» у меня много. Воевать будет Она. В некоторых своих аспектах Она страшная богиня и любит войну.

Данло помолчал, копая песок носком мокрого сапога, и спросил:

— А ты что любишь?

— Любовь. — Она обняла его, прильнула к нему головой и прошептала ему на ухо: — Небо, деревья и ветер. Тебя.

Он водил пальцами по ее гладкой мускулистой спине, обнимал ее крепко, почти яростно, и чувствовал, как это хорошо. От ее волос пахло солью и солнцем — этого чистого запаха он не забудет уже никогда, даже если и покинет этот мир. Но сейчас, когда он обнимал ее, и ее сердце билось так близко от его сердца, и дыхание ее жизни овевало его ухо, он не представлял себе, как сможет расстаться с ней. Он смотрел через ее плечо на север, где до самого неба вздымались горы. Как хорошо было бы обнимать ее под этими туманными горами вечно — пока они стоят, эти горы, пока дожди и ветра лет так через миллион не превратят их в песок и не смоют в море.

Целый мир.

Внезапно он разомкнул объятия и повернулся на запад, в сторону моря. День, ясный и холодный, предвещал зиму. За прибрежными скалами летела в теплые края стая перелетных крачек. А еще дальше, почти на горизонте, скользил в вышине по ветру одинокий альбатрос. Океан катил свои волны, как всегда, и Данло слышал шум его холодных, глубоких, синих вод. С моря надвигался осенний шторм, венчая волны белыми гребнями. Весь мир под низким утренним солнцем лучился светом. Перед лицом этой невозможной красоты Данло был очень близок к тому, чтобы жениться на Тамаре и остаться здесь навсегда.

Но тут он вспомнил о своей пилотской присяге и о своих нерушимых обетах. Вспомнил свое стремление стать асарией и все другие свои мечты. Он так долго смотрел на море, не шевелясь и не мигая, что глаза стало жечь. Слова. Все его клятвы и обещания — всего лишь слова. Что значат они по сравнению с чудом лежащего перед ним мира? Разве могут слова трогать его и любить, как эта прекрасная женщина, так терпеливо ждущая рядом с ним?

Все произнесенные им слова были ничто, но он не мог забыть того, что стояло за ними. Не мог забыть о родных племенах, умирающих за полгалактики от него на своих ледяных островах. Не мог забыть о настоящей Тамаре с потерянной памятью и золотой душой, живущей где-то среди звезд. В один момент, пока он стоял и смотрел на море, вся его жизнь вернулась к нему и хлынула в его сознание, как океан. Это был момент выбора и решения, страшный момент подлинного испытания. Этот тест Твердь не планировала — сама жизнь сейчас испытывала его. Жизнь, судьба, а может быть, он сам.

— Пожалуйста, скажи, что останешься со мной, — сказала Тамара.

Был момент, когда весь мир застыл, как зимнее море, и тут же снова ожил в движении волн, солнца и чаек, кричащих от голода и любви.

«Да, я останусь с тобой» — эти слова казались такими же простыми, как биение сердца. Данло хотелось сказать их почти так же, как обнимать Тамару и вечно чувствовать щекой ее душистое дыхание. Вместо этого он повернул к ней голову и сказал:

— Мне жаль, но я должен уйти.

Он не мог смотреть на нее и поэтому смотрел на свой корабль, прикидывая, сколько времени придется его откапывать. Стихии этого мира не причинили, как видно, вреда алмазному корпусу, и тот сверкал черным блеском, как всегда.

— О, Данло, Данло, — сказала она.

Он с трудом вынес безмерную печаль, вложенную в эти слова, но удивился тому, как спокойно и ровно звучит голос Тамары.

— Мне жаль, — повторил он, — но если испытания окончены, мне пора в путь.

— Мне тоже жаль. Я думала, что ты останешься.

— Нет, я не могу.

— Конечно — ты ведь еще не завершил своего пути.

— Да.