Эйцехоре

Огромные пространства суперконтинента Паннотии наконец начали избавляться от ледового панциря, сковывавшего сушу и океаны миллионы лет. Активизировалась вулканическая деятельность. Средняя температура воздуха на планете колебалась от +17 до +22 градусов Цельсия. Кислорода для нас, оказавшихся на берегу спокойной и неглубокой бухты, было бы недостаточно, чтобы мы свободно дышали. Но мы-то присутствуем там только в своём воображении и потому о дыхании даже не задумываемся. Воздух прозрачен. Вдалеке, за зелёной гладью океана, виднеется чуть дымящееся жерло вулкана. Дым почти вертикально ползёт вверх, и высоко-высоко в светло-оранжевом небе тает, сливаясь с серыми облаками. Сам берег, где мы сидим, и вся земля, которую мы можем видеть у себя за спиной, совершенно лишены растительности и чернеют на фоне зелёного и оранжевого. Вся жизнь сосредоточилась в бухте. Вот где наши глаза разбегутся от разнообразия красок и форм. Вот огромная дикинсония, плоская, похожая на лист лопуха, испещрённого бороздками, всем телом прилепилась к самому дну, которое сплошь усеяно микробными матами. Эти маты служат пищей для всех существ, живущих в океане. Вот закрапал тёплый дождь, и в томном воздухе раздался то ли рокот далёкого грома, то ли ворчание древнего вулкана. В бухте всколыхнулась вода, и в глубине вздрогнула голубая чарния, подобная гигантскому перу волшебной птицы, словно воткнутому на круглой присоске в дно. Задвигались похожие на трилобитов сприггины. Розовые свартпунтии, как игрушечные деревья в японском саду, встрепенулись четырьмя своими вертикальными плоскостями. И вслед за ними заколыхались многочисленные лепестки жёлтой эрниетты, похожей на раскрывшуюся маковую коробку. Фиолетовые инарии, видом напоминающие луковицы чеснока с трубочками вместо стрелок, выпустили в воду струйки чернильных сгустков. И только розоватый трибрахидиум, которого трудно с кем-либо перепутать из-за его трёхлучевой симметрии, остался спокоен. Многоликая жизнь бухты никуда не спешит и ни с кем не враждует, день за днём, на протяжении ста миллионов лет. Первые признаки катастрофы появляются уже на самом исходе венда, перед кембрием. Если мы оставим мирную бухту и унесёмся духом в более плотные слои Шаданакара, то в это время найдём там полчища демонических существ, вторгшихся из космоса в брамфатуру и ведущих борьбу с силами света. Мощь демонов иссякает, и им требуется источник энергии, как и любому живому существу. И в качестве такого источника они выбирают жизнь в Энрофе. Об эйцехоре тогда ещё не шло речи. Просто некоторым из животных была внедрена в их природу необходимость добывать себе пищу путём убийства более слабых. Причинённые таким образом страдания (в виде боли, болезни и страха) и стали этой самой энергией, которую Андреев обозначил термином гаввах. Пока ещё можно говорить о некоем протогаввахе, поскольку гаввах в полном своём значении станет охватывать позже намного бо́льший спектр эмоциональных и физиологических переживаний. Сами хищники, разумеется, не отдавали себе в этом отчёта, следуя обычному инстинкту самосохранения. Страдание обретало всё бо́льшие и бо́льшие масштабы. Однажды по каким-то причинам усложнявшимся демоническим мирам перестало хватать гавваха. Может быть, жертва недостаточно долго мучилась перед смертью, или страх стал привычным, лишённым внутреннего переживания инстинктом. Потребовалось зло иного свойства, зло, которому не нужны были оправдания в виде голода или инстинктов. Потребовалось зло ради самого зла. А для этого со стороны животного необходимы были осмысленные действия. Это животное должно было понимать в приемлемой полноте ЧТО именно оно совершает, должно само получать от совершаемых действий эквивалент удовольствия, не основанного на рациональной потребности, а, может быть, на простой химии дофаминовой подпитки. В общем, из толщи животного мира необходимо было выделить человека разумного. А тем зерном, становящимся источником распространения страданий и помещённым в самую суть человека, в его сердце, в его генетическую структуру, и стало то самое эйцехоре.