Эйнемида I. Семена раздора.

– О, мы ими давно занимались. Верхушки заговора сорваны, но корни-то ещё корчевать и корчевать. Как с сорняками: пропустишь один, и не успеешь оглянуться – заполонили всю грядку. Эта группа была у меня на большом подозрении, так что я даже завёл у них своего человечка. Может помните, такой, нарядный, с бородой в три косы.

Энекл вспомнил щёголя, пытавшегося успокоить товарищей. Сложно представить кого-то, менее похожего на одного из ушей царя. Нефалим врёт? Или нет?

– Прости, я не знал, что это твой человек, – сказал он, чтобы потянуть время.

– Мастерская работа. Раз – и кадык в глотке. Это твоим ложным ремнём, да? Покажешь потом? – Нефалим как ни в чём не бывало посмотрел на вытянувшееся лицо Энекла. – Не беспокойся. Дрянь был человек, ни нашим, ни вашим. Можно сказать, ты избавил меня от лишней заботы.

– И кого они поклялись убить? – спросил Диоклет.

– Вы и впрямь ничего не знаете?

– Скипетр Эйленоса, нет! – воскликнул Энекл. – Мы спокойно ужинали, один из них к нам прицепился и потом всё случилось.

– Понятно-понятно, надо думать, работа Лаш-Ганны. Такой, длинный, – запрокинув голову, Нефалим изобразил рукой большой кадык. – Намекал я им, намекал, что надо бы его заменить кем-то поумнее. Такие опасны и для себя, и для окружающих... – шпион махнул рукой. – Впрочем, и так вышло неплохо. А убить они хотели не кого-нибудь, а высокородного Сарруна хаз-Болг, охранителя царства, опору престола. Какое счастье, что вы оказались рядом!

– Сарруна? – опешил Энекл.

– Его самого. Злодеи откуда-то знали, что высокородный Саррун собирается осмотреть посты на Закарашаре, видно у них был свой человек во дворце… Стыдно признаться, но их замысел бы удался. Я был не готов, слишком уж быстро они решились. Может повелителю следовало бы найти на моё место кого-то помоложе? Но, к счастью, вмешались доблестные эйнемские воители, и наш дорогой Саррун спасён. Не сомневаюсь, он славно отблагодарит вас за это.

Эйнемы не нашлись что ответить. Шпион с видимым удовольствием разглядывал их, широко улыбаясь.

– Что ж, если я ничем не могу вам помочь, пожалуй, мне пора. Служба не ждёт, а мы, кажется, уже можем продолжить путь.

В подтверждение его слов, застрявшая повозка двинулась, наконец, вперёд, и остальные неторопливо последовали за ней. Скрип колёс и тягучее мычание волов сопровождали скорбную процессию.

– Что там, в повозках? Что случилось? – спросил Диоклет.

– А вы ещё не слышали? Большое несчастье – сгорела тюрьма, что у зиккурата Ушшура, и это как раз, когда все камеры были переполнены. Такое злосчастное совпадение!

– Как сгорела?!

– О, очевидцы рассказывают странные вещи. Запылало внезапно и сразу с нескольких сторон, словно на тюрьму обрушили гнев сами всемогущие боги. Конечно, у богов был повод гневаться – заключённые бунтовали против повелителя, большое святотатство – но сжечь заживо... Боги Мидонии очень суровы.

– В тюрьме были вчерашние арестованные?!

– Почти полтораста человек. Огромное несчастье.

– И никто не спасся? – выдохнул Диоклет.

– Никто, кроме немногих стражников. Здание запылало в один миг ‒ раз, и уже всё в огне. Вы ту тюрьму видели? Старая, ветхая, всего три входа, да такие, что осёл едва протиснется. Говорил я, нельзя туда сразу столько людей отправлять, пошлите часть в другую тюрьму, у Старого рынка или у Речных ворот. Не послушали старика, и вот... Ну да мы заболтались. Рад был вас видеть в здравии. Как там вы, эйнемы, говорите? Калимера!

Махнув рукой, Нефалим прошёл мимо них, что-то насвистывая. Пахнущие гарью и горелым мясом повозки, печально поскрипывая, ползли дальше по улице.

– Да... Доброе утро... – прошептал Диоклет, провожая взглядом медленно плетущуюся процессию. Вывалившаяся из повозки обугленная рука волочилась по земле, оставляя в серой пыли змеистый след. Солнце нового дня вставало над двенадцативратной Нинуртой.

Глава XII

Восточный ветер пронёсся над Келеферской долиной, вздымая клубы каменной пыли. Широкое длинное ущелье с редкими чахлыми деревцами на голом щебне продувалось насквозь, от деревеньки Келефера на входе до самого выхода, не оставляя ни малейшего укрытия от пронизывающего ветра. На унылом бледно-коричневом пейзаже было бы совсем негде задержаться глазу, если бы не высеченные в отвесной стене ущелья статуи Эйленоса и Осме, высотой почти в сто локтей каждая. Статуи принадлежали к числу Двенадцати чудес Эйнемиды. Ровно между ними проходила граница между Калаидой и Омфалоном, землёй Осме, хранительницы очага. Такие же две статуи возвышались на границе Калаиды и посвящённого Эйленосу Эсхелина.

Облокотившись о парапет крыши храма Алейхэ, притулившегося к склону холма у Келеферы, Хилон устало разглядывал долину. Пыльная дорога была запружена людьми и повозками, это эйнемы возвращались домой со священных Калаидских игр.