Егор Гайдар

«Мы говорили об эстетике, о Толстом и Пушкине, о Сосноре… Просто много разговаривали. Ходили по городу и разговаривали об архитектурных стилях, о модерне. Гуляли по дворам и лазили по крышам и все время о чем-то говорили… Еще мы разговаривали на всякие безумные историко-философские и религиозные темы. И постоянно спорили… Мы читали “Миросозерцание Достоевского” Бердяева. Нам было важно переписывать от руки со старых редких изданий, со старым алфавитом, орфографией, пунктуацией».

«Мы уже упоминали, – обобщает сказанное профессор Алексей Юрчак, – что участники подобных сред и кружков были увлечены идеями и темами, способствующими созданию особых отношений вненаходимости внутри системы, – античной историей и иностранной литературой, досоветской архитектурой и поэзией Серебряного века, теоретической физикой и ботаникой, археологией и западной рок-музыкой, буддистской философией и православной религией… Вспомним, что постоянные посетители кафе “Сайгон” могли одновременно интересоваться и французской поэзией, и древнеславянским языком, и книгами по классической физике, не интересуясь при этом “политическими” темами… Символы далекой истории и зарубежных культурных контекстов были интересны и важны не только сами по себе, но и потому что они вводили в контекст советской повседневности временные, пространственные и смысловые элементы иного мира».

Да, Гайдар не был завсегдатаем кафе «Сайгон» (хотя многие его ленинградские друзья туда, безусловно, захаживали), он мог не интересоваться ни французской поэзией, ни древнеславянским языком, однако «смысловые элементы иного мира» его интересовали очень сильно, и так же как ленинградская девочка из кафе, он мог бы сказать о круге своих друзей: «мы постоянно спорили», «мы постоянно много разговаривали».

Главное, что отличало молодых людей, которые потом войдут в команду Гайдара и Чубайса, – это попытка преодолеть страх. И первым шагом к этому было самообразование, поиски альтернативного, неортодоксального знания.

Словом, из библиотек они уходили последними, ближе к десяти вечера. Чтения тут хватало, и даже с избытком.

А вот чего им не хватало в студенческие и аспирантские годы конца 1970-х – так это единомышленников.

Можно назвать этот период временем интеллектуальной изоляции, а можно – эпохой создания кружков. Как появлялись, образовывались эти самые кружки в 80-е годы?

Молодые люди, читавшие одни и те же книги, передававшие их друг другу, рано или поздно объединялись в кружок. «Кружок» – это поначалу нечто эфемерное, просто несколько человек. Как правило, это однокурсники, но далеко не всегда. Как правило, очень молодые люди. Как правило, они собирались дома, но и из этого правила были исключения.

Интеллектуальная почва поздней советской эпохи, которую мы до сих пор зовем «брежневщиной», высушенная запретами, цензурой, почти окаменевшая из-за общего духа неверия, тотального редакторского (идеологического) страха, начала понемногу разрыхляться и постепенно прорастать новыми зелеными побегами – благодаря вот этим студенческим, аспирантским, мэнээсовским кружкам.

Входившие в них люди были разными. В чем-то вообще несовместимыми. Порой невозможно было представить себе в одной квартире персонажей со столь разными взглядами и интересами – но иногда благодаря какому-нибудь дню рождения, или общей увлеченностью какой-нибудь одной девушкой, или гостеприимству какого-то московского дома они, эти разные планеты, встречались на одной орбите и находили общие языки.

Как правило, все это еще и сопровождалось «лекциями» и «докладами», то есть подобием академических штудий, только под чай, вино и пирожки.

Можно перечислить несколько московских кружков. Просто чтобы составить общую картинку.

Одним из первых знаменитых московских кружков был так называемый Логический кружок, который основали вчерашние студенты МГУ, знаменитые впоследствии философы М. Мамардашвили, А. Зиновьев, Г. Щедровицкий, Э. Ильенков.

Каждый из них пошел своей дорогой и стал знаменитостью, однако «кружок методологов» продолжал существовать и после того, как они разошлись, – его вождем и идейным вдохновителем долгие годы оставался Георгий Щедровицкий. Причем кружок был уже не один. Методологических кружков только по Москве было несколько.

…Совсем немаленький и довольно важный кружок сложился вокруг последователей Юрия Лотмана и так называемой тартуской семиотической школы – именно там, в Эстонии, нашел себе приют выдающийся русский мыслитель и историк культуры. Его ученики, студенты и аспиранты, регулярно встречались и в Москве, и в Питере, в самых разных домах.