Эгоист

— Что вы говорите! Какая жалость! — воскликнул доктор, выражая одновременно изумление и скорбь: изумление относилось к причудливости человеческих вкусов, скорбь — к печальному уделу всех смертных.

Он проникся глубоким уважением к роду Паттернов. Этот прохладный подвал со сводами и с центральным квадратным отсеком — таким темным, что фонарь не мог осветить его своим лучом, а, подобно глазу, выхватывал в нем то одну, то другую деталь, — говорил о дальновидной практичности и основательности человека, воздвигнувшего свой дом на столь солидном фундаменте. Дом, где подвалы изобилуют вином, рисуется нашему воображению счастливым домом, пустившим в землю глубокие и крепкие корни. В воображении нашем есть место также и для счастливца, унаследовавшего этот дом. Дед — трезвенник, отец — жертва преждевременной могилы, — как не уверовать в блестящую будущность их потомка, нынешнего владельца Паттерн-холла? Мысли доктора Мидлтона были окрашены радужным видением бокалов, наполненных великолепным вином, и он с удовольствием предался прихотливо сверкающему, празднично-торжественному течению своих мыслей. А в праздничном состоянии духа человек склонен к некоторой игривости ума. Предвкушение, как известно, вызывает благодарность, и тот, кто подпадает под влияние этого чувства, становится мягким как воск. Доктор Мидлтон был из тех джентльменов, что любят потакать своим склонностям.

Ему понравился тон, каким сэр Уилоби приказал лакею, следовавшему за ним по пятам, взять «вот те две бутылки». Это был тон в меру бережливого хозяина, да и число «два» было вполне утешительно.

Не в силах оторвать взгляда от бутылок, которые держал слуга, доктор сказал:

— Одна беда с предметами столь высокого качества: лишь один человек из двадцати способен оценить их превосходство.

— Верно, сэр, — ответил сэр Уилоби. — И поэтому остальных девятнадцать можно будет обнести!

— Женщин, например. Да и большую часть мужчин.

— Да, для них это вино — книга за семью печатями.

— Боюсь, что так. Не следует разбазаривать драгоценную влагу попусту.

— Вернон, тот привык к кларету. Гораций де Крей тоже. Ни тот, ни другой не достойны такого вина. Они сразу же после обеда присоединятся к дамам. А вы, сэр, быть может, составите мне компанию.

— С превеликим удовольствием!

— Мне хочется знать ваше мнение.

— Я его непременно вам сообщу. Не думаю, чтобы оно оказалось в разладе с хором голосов моих предшественников. Прохладно, но не холодно, — прибавил доктор Мидлтон, подытоживая все достоинства погреба, перед тем как его покинуть. — Стены выходят и на север и на юг. Ни сырости, ни плесени. Чистый, сухой воздух! Все необходимое. Тут и человека положи — он сохранит свою свежесть.

Никто — ни адвокат, ни врач, ни помещик, ни розовощекий адмирал, ни даже негоциант из Сити — ни один из этих почтенных британцев, населяющих оба острова, как бы громко ни заявляли они о своей любви к выдержанному портвейну, — никто из них не может равняться с ученым филологом в страсти к бутылке, опутанной паутиной. Происходит это, должно быть, оттого, что голова его начинена древними поэтами. Он проникся их духом и поэтому воспевает вино; а дух их за все века, отделяющие древних поэтов от филолога нашего времени, не только не выветрился, но и укрепился. Быть может, его прельщает сходство между вином и собственным мозгом, который, вопреки общим законам тления, очищается с годами от кислот и осадков и достигает к старости сверкающей ясности кристалла. Портвейн — это гимн консерватизму филолога-классика. Он обладает магическим свойством: одного глотка его довольно, чтобы поплыть по пурпурным водам вечно юной античности.

Наслаждение, которое вкушают прочие смертные, — всего лишь животные радости по сравнению с тем душевным трепетом, что ощущает филолог. Он, и он один, достоин этого превосходного вина, подобно тому как Красоты достойны одни лишь поэты. Собственно, следовало бы все вино мира отдать ученым, а всю красоту — поэтам. Да будет так!

Сэр Уилоби, едва удалились дамы, пододвинул Вернону и Горацию графин.

— Вы, я знаю, пьете кларет, — сказал он, обращаясь к ним нарочито бесцеремонным и фамильярным тоном. — А вам, доктор Мидлтон, как будто портвейн? Пусть это вино послужит вам предисловием. Ваше будет доставлено через пять минут.

Когда графин с кларетом был выпит, сэр Уилоби предложил послать за следующим. Де Крей, однако, не изъявил большой радости, а Вернон встал из-за стола.

— Куда же вы? — сказал сэр Уилоби, обращаясь к Вернону. — Сейчас принесут портвейн доктора Мидлтона.

— Мой портвейн?! — вскричал доктор.

— Это королевское вино, его нельзя делить с недостойными, — сказал Вернон.

— Мы скоро к вам присоединимся, Вернон, — вы будете в бильярдной?

— Что касается меня, то нет такого человека, ради которого я поспешил бы разлучиться с бутылкой хорошего вина, — объявил достопочтенный доктор.

— А вы, Гораций?

— О, я его не достоин, Уилоби. Я недостаточно серьезен для такого вина. Я лучше присоединюсь к дамам.