Его Высочество Пиц. Узы

Николай Борисович Юсупов какое-то время надеялся, что дочь Зинаида передумает выходить замуж за заурядного кавалергарда, единственными достоинствами которого на первый взгляд были яркая внешность жгучего брюнета да фамилия Сумароков-Эльстон. Ах да, еще родственники Голицыны. Дочь была слишком умна, чтобы очароваться высоким ростом и пышными усами. Отец рассчитывал, что это временная вспышка, которая потухнет, как только княжна рассмотрит посредственные умственные способности жениха. Однако прошел год, но дочь решения своего не изменила, и Юсупову пришлось начать подготовку к свадьбе после официального объявления о помолвке.

Свадьба была назначена на четвертое апреля.

Татьяна ехала к храму Св. Двенадцати апостолов при Главном почтовом управлении в карете с невестой и отцом. Она не могла отвести глаз от сестры, парчовое платье которой искрилось серебром в весенних лучах. Голову Зинаиды украшали венок из померанцевых цветов и мирты и невероятной красоты длинная кружевная фата, принадлежавшая когда-то самой Марие-Антуанетте. Но главным украшением невесты были ее огромные глаза цвета апрельского неба, сияющие от любви и предвкушения счастья ярче бриллиантов в диадеме.

– Зайдэ, какая ты невероятная красавица! – восхищенно прошептала сестра, взяв руку княжны.

Зинаида молча улыбнулась. Обычно спокойная и уравновешенная на людях, в тот день она была взволнована, как и полагается новобрачной.

Отец ввел невесту в храм через парадные двери, которые своим поразительным ажурным узором заставили Татьяну на секунду застыть от восторга. Убранство церкви было роскошно. Среди икон особое место занимала работа Рубенса – «Спаситель в Эммаусе». У княжны, которая тонко чувствовала прекрасное, от такого благолепия разбегались глаза.

– Твое венчание будет таким же великолепным! – шепнул девушке отец, заметив ее восхищение.

Татьяна зажмурилась, стараясь представить свою свадьбу с Полем. Она живо вообразила, как у алтаря Великий Князь влюбленно смотрит на нее своими прекрасными, грустными глазами. Жаль, это была лишь фантазия. На последнем балу Поль не танцевал с ней. Бессовестный! Разве не понимал бессердечный мучитель, что смотреть, как он кружится под звуки вальса с придворными жеманными куклами, невыносимо? Ничто не ранит сильнее равнодушия. И все же на том балу он ей улыбнулся. За эту улыбку Таня готова была простить ему холодность и безразличие, свои слезы и боль. Княжна не могла поверить, что Павел совсем позабыл ее, их милую детскую дружбу. На него явно давили родственники, требовали, чтобы он помнил свой долг. Но пока Царевич был окружен толпами воздыхательниц, очевидно, его сердце оставалось свободным. Значит, и у Тани была надежда.

III

Павел вновь проводил зиму за границей. Даже в чудесной Греции, где молодой Царевич стал практически членом семьи, под всеобщий хохот участвуя в гонках на велосипедах по анфиладам дворца и прочих забавах, он жутко скучал по Сергею. Это был первый раз, когда они расстались так надолго. Но старший брат не мог составить Пицу компанию, поскольку теперь полностью отдавался службе в Преображенском полку и делам Палестинского общества, председателем которого его назначил Государь после возвращения из путешествия к храму Господню.

Благодаря своему отъезду Павел счастливо оказался вне эпицентра болтовни светских кумушек и царедворцев Северной столицы, но все же какие-то крупицы сплетен долетали и до заморских стран. Молодой человек не понимал, что не поделили Сергей и Великая Княгиня Ольга Федоровна, супруга их дяди Михаила Николаевича, но тетушка вдруг взялась сочинять про брата жуткие небылицы. А ведь когда-то в детстве старший брат называл ее своей любимой тетей. Справедливости ради и без Ее Высочества Петербург кишел болтливыми мухами, которые моментально подхватывали любую скандальную новость и разносили ее по городу, как заразу. Пиц допускал, что полковая жизнь брата не обходилась без кутежей и прочих прегрешений, чего и сам Сергей не отрицал, однако масштабы бедствия явно были в разы преувеличены сплетниками. Даже когда брат отказывался от выездов в театры и на рауты из-за поста, жужжащее общество все равно оставалось недовольным, прозвав Великого Князя «лицемерным святошей».

Павел старался на слухи о брате не реагировать, уверенный в том, что, если сплетню не подпитывать интересом, она скоро сама зачахнет и умрет, как бацилла без питательной среды. Сергею сложнее было оставаться невозмутимым. Он чуть было не рассорился со своим бывшим попечителем Арсеньевым, которого всегда ценил за преданность, поскольку того назвали главным распространителем кривотолков. Дмитрий Сергеевич был оскорблен таким подозрением, и Сергею пришлось извиняться. Великий Князь мог быть резок, но если он осознавал, что совершил ошибку и обидел кого-то напрасно, то не считал зазорным принести искренние извинения, пусть даже человеку ниже себя по статусу.