Егерь: заповедник

А я сажусь на весла и неторопливо гребу мимо заросшего елками островка к дальнему берегу озера. Там я присмотрел хорошее место для галечника — сухой песчаный бугор неподалеку от старой вырубки, на которой много брусники.

Артемьев опускает руку за низкий борт лодки, ведет пальцами по воде.

— Сюда бы на рыбалку приехать, — говорит он.

— Так приезжай, — предлагаю я. — Кто тебе мешает? Не в охотничий сезон место на базе всегда найдется.

— И правда, — улыбается Артемьев. — Тут ехать-то всего два часа от Ленинграда.

Он удивленно качает головой, радуясь такому простому решению. Потом спрашивает:

— Так что такое «галечник»?

— Специальная площадка для птиц, — объясняю я. — Ты знаешь, что не все птицы зимой улетают на юг? Глухари, тетерева, куропатки остаются зимовать здесь.

— А чем они кормятся? — удивляется Артемьев.

— Вот, — говорю я. — Важный вопрос. Пока снег неглубокий — выкапывают ягоды и семена. А потом кормятся березовыми или сосновыми почками. Это очень грубая пища. И чтобы легче ее переваривать, птицы глотают мелкие камешки — гальку.

— Не понял, — уточняет Артемьев, что-то записывая в блокнот. — А как камешки помогают им переваривать пищу?

— Мускульные стенки желудка сокращаются, и камешки перетирают пищу, — объясняю я. — Как мельничные жернова.

— Понял, — кивает Артемьев. — А зачем специальная площадка?

— Обычно птицы клюют гальку вдоль дорог, или в других подходящих местах. Но зимой все заметает снегом и покрывает льдом. А камни постепенно выходят из желудка. Вот и получается, что к весне птице надо восполнить запас камешков. А где?

— В специальном месте, — догадывается Артемьев. — В этом самом галечнике.

— Точно, — улыбаюсь я.

— Слушай, как интересно!

Артемьев незаметно для самого себя переходит на «ты».

— Андрей, ты не против, если я вставлю это в очерк? Читателям понравится.

— Не против, — усмехаюсь я. — Только пиши правду.

Я причаливаю к берегу и привязываю лодку к нависшему над водой ивовому кусту. Мы разбираем инструменты и идем к выбранному месту. Оно недалеко от озерного берега, и это тоже важно.

Встревоженная сорока перепархивает вслед за нами с дерева на дерево и пронзительно стрекочет. Видимо, считает, что мы незаконно вторглись на ее территорию и сердится на чужаков.

Артемьев с любопытством оглядывается. Видно, ему редко приходилось бывать в лесу, здесь для него многое в диковинку.

Сорока отстает только после того, как мы спускаемся в овраг и поднимаемся на пригорок.

— Пришли, — говорю я, опуская на землю рюкзак.

По старой вырубке свободно гуляет ветер, а на опушке хватает поваленных деревьев. Не все из них упали на землю. Часть повисла, зацепившись ветками за соседей, да так и высохла.

Вот такой материал нам и нужен.

Галечник можно устроить разными способами. Можно сделать что-то вроде детской песочницы и наполнить ее речным песком вперемешку с мелкими камушками. Но так гальку быстро заметет снегом, и не все птицы станут ее выкапывать.

Поэтому я задумал более основательную конструкцию.

Я разворачиваю мешковину, в которую завернута пила. Пробую ногтем острые крупные зубья. Пила отзывается еле слышным мелодичным звоном.

— Умеешь пилить? — спрашиваю я Артемьева.

Он качает головой.

— Не приходилось.

— Берись за ручку и тяни пилу на себя, — объясняю я. — От себя не толкай, позволь тянуть мне. Понимаешь? Все просто. Потянул — отпустил. Потянул — отпустил.

Я выбираю сухое бревно подходящей толщины. Оно удобно лежит на гнилой березе почти над самой землей.

— Давай, попробуем, — говорю я.

Мы встаем друг напротив друга и начинаем пилить. Поначалу упругое полотно гнется, пила звенит, зубья вязнут в сухой древесине.

Но Артемьев старается, и постепенно дело идет на лад. И вот уже пила звонко поет:

— Вжих! Вжих!

А из-под зубьев на землю сыплются желтые опилки.

Сухая щепа с треском лопается, и первое бревно падает на землю. А я выбираю следующее.

— Вжих! Вжих!

Из бревен мы делаем раму для настила. Бревна проволокой привязываем к подходящим соснам, а под них для прочности вбиваем топором подпорки. На бревна кладем жерди потоньше — вплотную друг к другу. Их я уже просто прибиваю к бревнам длинными гвоздями. В конце концов, у нас получается настил на уровне пояса.

— Зачем так? — спрашивает меня Артемьев, утирая рукавом потный лоб.

— Чтобы гальку не заметало снегом, — объясняю я. — А сверху сделаем крышу из елового лапника.

Настил получился прочным — по нему можно даже ходить. Вес песка и гальки он точно выдержит.

На четырех длинных жердях мы устраиваем крутую двускатную крышу. Постепенно вырисовывается вся конструкция — что-то, вроде длинного шалаша на подпорках.

— Идем за лапником, — говорю я.

Густой ельник находится тут же, неподалеку. Я топором обрубаю с елок нижние ветки, а Артемьев таскает их к галечнику.

Елкам это не вредит — все равно нижние ветки сохнут и отмирают от недостатка солнечного света.

Сухая хвоя сыплется на мягкую землю, попадает в голенища сапог и колется.