Мастер Хо с мечом порхал по воздуху – куда там девицам киан-ши. Его руки двигались так быстро, что клинок словно превратился в серебристый веер. Под летающим монахом уже громоздилась куча порубленных венгерских упырей.
– Танец, мастер Хо! Танец! – заорал по-русски Чонг.
Остальные киан-ши, не прекращая драки, что-то начали орать на китайском, видимо, тоже танцев хотели.
Старик приземлился, отвесил изящный поклон и начал. Что это был за танец! Он приседал, становился ласточкой, приподнимался на цыпочки, совершал изящные прыжки, достойные балерины Большого, крутил фуэте. Меч в его руках превратился в серебряную молнию, во все стороны летели головы, руки, ноги и куски плоти…
Закончив, мастер Хо снова поклонился и рванул в самую гущу сражения. За ним нырнул и учитель Сии. Втроем с мастером Чжаном они клином врезались в большой отряд венгров.
Я решил, что теперь наши сами справятся. Мне же надо было найти лабораторию. Кто знает, вдруг там сидят обработанные киан-ши, которые вырвутся в самый неподходящий момент? Да и вообще, ее следовало уничтожить, это ведь и было главной целью.
Только сначала отправился проведать Машу.
Конечно, упрямой девицы в тоннеле не оказалось. Пришлось отправляться на ее поиски.
– Шалаву свою ищешь? – ко мне присоединился Чонг. – Да вон она!
Маша, прижавшись к стене, за кем-то кралась.
– Тебе не кажется, что она не так проста, как кажется?.. Пардон за каламбурчик, – светски заметил упырь.
Я догнал девушку, схватил за плечо. Маша оглянулась, прижала палец к губам, потом указала куда-то перед собой.
В нескольких шагах от нас шла высокая темноволосая женщина в черном длинном платье. Она двигалась так уверенно и неторопливо, словно вокруг была не безумная бойня, а светский раут. Даму сопровождали две упырицы с автоматами.
– Батори? – одними губами спросил я.
Маша кивнула.
Упырицы обернулись дали очередь. Я схватил Машу, бросил на пол, упал сверху. Рядом, шипя, рухнул Чонг: серебряная пуля царапнула ему плечо.
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! – заорал я во всю глотку, поднимая кольт.
– Твою мать, что ж ты, сволочь, делаешь! – вторил Чонг, корчась от молитвы и зажимая уши.
Упырицы остановились, задергались. Маша выскользнула из-под меня, хладнокровно сняла правую вампиршу, ранив ее в грудь. Левую добил я.
Пока шла перестрелка, Батори исчезла в дальней двери. Мы вскочили, побежали за ней.
За дверью оказался длинный коридор, мы неслись по нему, но Высшая, конечно, двигалась быстрее.
– Чонг! – пропыхтел я. – Только на тебя надежда!
– Конечно, – фыркнул киан-ши. – Как молитвой глушить, так упырь, а как Батори догонять, так сразу Чонг…
Он на бегу преобразился, расправил крылья, тяжело полетел за Батори – сказывалось ранение. Но вампирша уже стояла перед бронированной дверью, набирала код на дисплее. Дверь открылась, Эржебета скользнула внутрь, казалось, ей удалось скрыться. В последний момент Чонг подставил ногу и с силой вдавился вслед за Батори.
Когда мы подоспели, дверь сорвало с петель, вынесло изнутри сильным ударом, едва не сбив нас с ног. Мы вбежали в небольшую, обшитую бронированной сталью, комнату и увидели Чонга с Батори, которые, сцепившись, катались по полу. Киан-ши тузил вампиршу по лицу. Та извернулась, отшвырнула китайца. Чонг ударился о стену с такой силой, что оставил в ней вмятину.
Батори вскочила на ноги, зашипела. Я поднял распятие, посмотрел Эржебете в глаза – зеленые, как изумруды.
– Дьёрдь, почему ты так печален? Почему, Дьёрдь? – Анна ластилась к любовнику, покрывала его тело поцелуями, игриво трепала седую бороду, тонкой змейкою свивалась у груди. – Или больше не хочешь меня, Дьёрдь? Посмотри, это же я. Я все так же красива и молода…
Он молча смотрел в потолок. Больше не трогала его ни прелесть Анны, ни сходство ее с матерью.
– А ведь ты был моим первым мужчиной, Дьёрдь… – мечтательно проговорила Анна. – Как же я тебя любила…
Тринадцать лет назад. Спутался. Извелся от любви к Эржебете, от неутоленного желания. А тут – Анна, юная копия матери. И ведь правда любила, и сама пришла в его комнату, когда гостил он в Чахтице. Отдавалась пылко, страстно. У него и у самого голова кругом пошла – лицо Эржебеты, ее тело. Держать в объятиях свою любовь, только шестнадцатилетнюю, такую, какой увидел ее впервые – это ли не счастье?
Он тогда словно обезумел, осторожность потерял. Сам по ночам ходил в комнату к Анне, закутавшись в черный плащ. Челядь его принимала то ли за дьявола, то ли за демона.
Потом, когда схлынули первые восторги, разглядел: не Эржебета. Слишком мила, добра, весела. Слишком проста. Да еще зеленоглаза…
А ему не хватало мрачности, холода, безумного блеска черных глаз. Казалось, Эржебета может дать что-то, чего нет у других женщин. И он всю жизнь разгадывал эту загадку, да не выходило ничего.