Единственный последователь

Он коснулся ладонью пояса, который носил, не снимая с того самого дня, как прилетел в родную деревню. Вот это было появление! Сначала все перепугались до смерти – в вечернем небе «крылья» сияли, как огромный костер. Некоторые даже решили, что началось второе сошествие Всемогущего. Ну а потом – да-а…

Он невольно улыбнулся, вспоминая лица Винни и остальных деревенских парней, восхищение в глазах девчонок и даже женщин постарше. Только пожелай – любая согласилась бы стать его женой, и хоть Питера и не интересовал противоположный пол, подобное внимание очень льстило.

А потом к нему, растолкав людей, бросился отец. Питер обнял его и, чувствуя, как тот сотрясается от рыданий, впервые в полной мере ощутил угрызения совести. Мама-то как ушла в поход весной, так и не возвращалась, и, когда Питер исчез, отец остался совсем один – каково ему, наверное, пришлось!

Но мысли его с неумолимой юношеской жестокостью тут же вернулись к Фэлри и к тому, что они расстались навсегда. Рядом с этим меркло все – и радость отца, и уважение, с которым к нему стали относиться деревенские жители… и даже возможность летать, точно птица, о которой он столько мечтал.

Он все время вспоминал бледные руки, которые застегнули на нем пояс, изгиб талии, перетянутой плотным, шелковистым поясом, нежное прикосновение волос, запах солнца и ветра…

Это все, что осталось – жалкие, бесполезные сокровища – но Питер не мог с ними расстаться. Первое время то и дело представлял, как взмывает в воздух, долетает до Башни, а там – гравиподъемник, Инза сидит перед гало-экранами, закинув ноги на кресло, заменившее Милли, пьет самбуку и решает свои бесконечные задачки… а потом открывается дверь и появляется Фэлри, в синих с черным одеждах, с неизменной золотой прядью, струящейся по плечу. И тогда… тогда…

И тогда у Наблюдателей точно будут неприятности. Пересечение Барьера фиксируется, и хватит уже того, что они наворотили в прошлый раз. Питер страшно тосковал по Фэлри, но не хотел его подставлять. К тому же, если на Дебатах решат убрать Барьер, то и Башни больше не понадобятся. Быть может, Фэлри давно в Омороне, а про Питера и думать забыл.

Но нет, вот это точно вранье, Питер знал, что Фэлри не забыл. Более того, чем дальше отодвигались в прошлое события того лета, тем отчетливее ощущалось – эр-лан думает о нем и думает часто. Питер понятия не имел, на чем основана эта уверенность, но не сомневался, что так оно и есть. Как в тот раз, когда он сломал дверь и выставил себя полным дураком – на самом деле он просто почувствовал, что Фэлри плохо.

И сейчас было то же самое.

Он не задумался, а словно бы… провалился. И понял, что Фэлри в большой беде, ему больно… и он зовет его, Питера. Впору сорваться и лететь на поиски, да как найдешь?

Питер в который уже раз посетовал, что не догадался попросить у Фэлри их крохотное устройство связи. Деревня не так уж и далеко от Оморона, они бы могли продолжать общаться, и одиночество последних двух лет стало бы хоть чуть менее горьким…

Он со вздохом собрал оставшиеся поленья и пошел в дом. Чувство утраты напоминало выпавший молочный зуб – все время трогаешь языком место, где его нет. Только эта дыра не снаружи, не в теле, а в душе.

Отец уже сидел за столом и медленно, аккуратно ел суп из глубокой глиняной миски, расписанной по краям желтым узором. Питер сел и со вздохом уставился в собственную миску, из которой поднимался сытный пар.

– Сходишь потом к Бёрнам за маслом? – темные глаза отца так и лучились сочувствием. – Возьми из того пласта7, что нам мама оставила.

Питер кивнул и внезапно спросил:

– Почему ты позволяешь ей уходить к Хранилищам вот так, одной?

Отец слегка округлил глаза.

– Полагаешь, я или кто-нибудь другой может ее остановить?

– Но ведь это опасно! – пробормотал Питер. – Она уже… немолода.

Язык не поворачивался назвать маму старой, но если подумать, она всего-то лет на семь моложе отца…

Отец пожал плечами:

– Жизнь вообще опасная штука. Можно в собственном дворе на вилы напороться и умереть – помнишь, как сын Молденов? А твоя мама всегда поступала так, как считает нужным, и уж не переменится, этого можно не ждать.

Он потрепал Питера по плечу и поднялся. Тот кусал губы. Отцовский фатализм поражал, хотя, если задуматься, по-другому и быть не могло. Прожить больше тридцати лет с мамой мог только человек, принимающий ее такой, какая она есть.

– Думаешь, бывает так, что двое людей предназначены друг другу? – Питер, не поднимая глаз, медленно крошил хлеб в остатки супа.

– Бывает, – убежденно ответил отец и засучил рукава, чтобы мыть посуду, – вот мы с твоей мамой несколько раз расставались, а потом снова встречались, как будто чудом. Да ты знаешь наизусть эту историю.

Питер кивнул и выдавил улыбку.

– Ты правда так думаешь или просто хочешь меня поддержать?

– Я уверен в этом, – без тени улыбки подтвердил отец, – вы еще встретитесь. Так или иначе.

Он больше ничего не сказал, словно понимая, что все дальнейшие слова не оправдают, не объяснят, не уменьшат и не ослабят чувство потери – и Питер был благодарен ему за это.