Эдера 2

«Любовь, любимая женщина всегда может быть только одна, — считал Отторино,— а то, что мужчины часто изменяют женщинам, не значит, что они изменяют своей любви... Просто, не найдя в какой-нибудь женщине своего идеала, они ищут этот самый идеал в других, они ищут одну — единственную и неповторимую... И я, я действительно когда-то нашел такую, нашел Сильвию, но так глупо поломал свою жизнь. И теперь мне приходится расплачиваться...»

Да, тогда в римском аэропорту Шлегельяни не зря говорил своему университетскому товарищу, что прошлого не вернешь, что время не повернешь вспять, и что не стоит тешить себя иллюзиями на этот счет.

В сознании графа с необычайной ясностью выплыли слова Адриано: «Прошлого не воротишь... Надо жить теперешней жизнью, Отторино, и не строить себе никаких иллюзий. Иллюзии вредны — не мне это объяснять».

Да, иллюзии — вещь очень опасная, ибо рано или поздно за них приходится расплачиваться, и притом — по самому большому счету.

Да, Отторино был очень, очень виноват перед Сильвией — тогда, пять лет назад, она действительно села за руль подаренного ей красного «феррари» — точно такого, как тот, на котором теперь ездил сам Отторино, чтобы свести счеты с жизнью, граф был уверен в этом, абсолютно уверен, и все эти пять лет не знал, как искупить свою вину перед погибшей, как успокоить свою совесть...

Когда дель Веспиньяни впервые увидел Эдеру, он действительно был уверен, что это какой-то знак свыше или, по крайней мере — что-то вроде того...

Нельзя было сказать, чтобы дель Веспиньяни сразу же влюбился в жену синьора Давила.

Он по-прежнему любил Сильвию, и в каждой женщине, которую видел, в каждой, с кем каким-нибудь образом сталкивала его судьба, он стремился отыскать хотя бы какие-то черты погибшей по его вине жены.

И теперь, в этот тоскливый ночной час, он понял, что жизнь его подошла к какому-то непреодолимому рубежу, что больше не удастся ему юркнуть в сторону, пронырнуть как-то снизу, обежать вокруг или как-то уклониться от решения — как это удавалось ему всю прошлую жизнь, и он с ослепительной ясностью увидел для себя выход.

Да, Эдера будет с ним, с Отторино, со временем она станет графиней дель Веспиньяни, и он постарается исправить ошибки, которые в свое время стоили Сильвии жизни...

Это будет искупление грехов, это будет успокоение его совести...

А Андреа...

Конечно же, Отторино действительно симпатизировал мужу Эдеры, этому приятному молодому человеку, но в данном случае он мог бы быть только помехой.

— С Андреа я как-нибудь разберусь, — прошептал граф, поднялся и зашторил иллюминатор; в каюте сразу же воцарился густой полумрак, — ничего не поделаешь, но его придется принести в жертву...

Конечно, думая таким образом, дель Веспиньяни не имел в виду ничего дурного — во всяком случае, он бы никогда не решился на насилие, о чем совершенно серьезно и предупредил Джузеппе.

Конечно, Андреа был помехой, обузой, этот человек ломал все планы Отторино, и от него следовало каким-нибудь образом отделаться.

Но как?

Может быть, попытаться каким-нибудь образом рассорить их с Эдерой?

 Может быть, стоит попробовать прозондировать почву; ведь они женаты уже, судя по всему, не первый год, а люди, пусть даже самые близкие и самые любимые за такое короткое время успевают друг другу надоесть — любовь постепенно превращается в рутину, семейные отношения становятся обузой, и нет уже того, былого чувства, и появляется одно только желание — полной, ни чем не стесненной свободы...

Да, Андреа был помехой; Отторино понимал, что теперь, когда Эдера. вроде бы, принимает его ухаживания, возвращение синьора Давила может все испортить.

Да, надо было что-то предпринять.

Но что именно?

Дель Веспиньяни, сколько не думал, так и не мог дать себе ответа на этот непростой вопрос...

Эдера, хотя и очень устала с дороги, хотя и была переполнена впечатлениями, заснула в ту ночь далеко не сразу...

Когда Отторино, раскланявшись, ушел, она вспомнила, что хотела сказать ему о том, что неплохо было бы рассказать о посещении «Ля Скалы* Андреа — и притом должен был бы это сделать сам Отторино.

— Ничего, — прошептала она, укладываясь на кровать, — думаю, что завтра...

Она взяла книгу — это были сонеты Петрарки, и принялась читать...