Эдера 2

Тем не менее примирения, как правило, были до обидного непродолжительными — в лучшем случае на какую-то неделю: очередные взрывы эмоций происходили у дель Веспиньяни просто непредсказуемо, спонтанно, совершенно внезапно — ни Сильвия, ни тем более сам Отторино не могли предугадать, когда это произойдет...

Да, он по-прежнему любил ее, но весьма своеобразно; скорее, не как женщину, а как жертву... Он прекрасно понимал, что не проживет без Сильвии и дня... И эта любовь была сильной и неотвязной, как солитер.

Да, дель Веспиньяни прекрасно понимал это, но ничего не мог с собой поделать...

Но теперь...

Теперь оставалось только лишь вспоминать былое, и раскаиваться...

— Если бы можно было все это вернуть! — прошептал граф, переворачиваясь на другой бок, о, если бы можно было бы вернуться в то время...

ГЛАВА 7

Когда Отторино проснулся, солнце уже стояло высоко. Он приподнялся на локте, посмотрел на часы — было четверть одиннадцатого.

И в этот самый момент зазвонил телефон, стоявший на тумбочке. Дель Веспиньяни взял трубку.

— Алло...

— Это Адриано,— послышался из трубки голос Шлегельяни,— ну, ты уже проснулся?

— Да,— Отторино сладко потянулся и, встав с кровати, подошел с трубкой радиотелефона к окну.— Ты ведь обещал отвезти меня в аэропорт...

— На такси экономишь?

Дель Веспиньяни после этих слов своего университетского приятеля показательно обиделся.

 — Ну, у меня, может быть, к тебе самые что ни на есть дружеские чувства и преддорожные разговоры, а ты меня обижаешь, — произнес Отторино. — Так тебя ждать или нет, Адриано?

— Хорошо, — немного подумав, ответил Шлегельяни. — Когда подъехать?

Граф посмотрел на часы.

— Самолет через два часа. Сейчас закажу завтрак в номер... Ну, через час будь у гостиницы.

— Ладно, — ответил Адриано. — Только не опаздывай...

Шлегельяни неспешно вел свою «Лянчу» по запруженным автомобилями утренним улицам итальянской столицы, залитым ярким солнцем. Плиты старинной выщербленной мостовой, которые, наверное, видели и легионеров Септимия Севера, и Савонаролу, и Александра Борджио, и воинство Наполеона, под прямыми лучами казались ровными и ослепительно-белыми, хотя на самом деле они были желтыми и ноздреватыми.

— Что-то ты задумчив, — заметил Адриано, когда «Лянча» остановилась у светофора.

— Не выспался,— буркнул Отторино.

— У тебя что — тоже зуб разболелся?

Дель Веспиньяни отрицательно помотал головой, не очень-то довольный такими назойливыми расспросами.

— Нет.

— По-моим наблюдениям, бессонницей страдают преимущественно в двух случаях — когда что-нибудь болит, или когда совесть нечиста,— заметил Шлегельяни, включая первую передачу.

— Просто спать не хотелось, — отмахнулся граф дель Веспиньяни

Адриано улыбнулся.

— Просто так, без причин?

— Ну, считай, что есть причина.

Однако Шлегельяни никак не унимался.

— И она связана ...

Резко обернувшись, Отторино сказал:

— Послушай, замолчи... Ты готов вывести из себя кого угодно...

Вид у него был настолько желчный, что Шлегельяни предпочел замолчать, чтобы не выводить своего университетского приятеля из себя.

Отторино действительно был мрачен — он вновь не выспался, и это отразилось на его настроении.

И, чтобы как-нибудь развеселить себя, а заодно и отомстить Адриано за его достаточно неуместные вопросы о причинах бессонницы, Отторино произнес:

— Кстати, отсутствие сна — не всегда так скверно, как кажется...

Шлегельяни удивленно поднял брови.

— То есть?

— Лежишь, вспоминаешь всякие приятные вещи... То, что было пять, десять, даже двадцать лет назад.

— Ну, и...

— Я вспомнил, как мы учились с тобой в Болонье,— заметил Отторино, — помнишь, наверное, наш с тобой третий семестр?

Лицо бывшего шефа спецслужбы немного помрачнело — теперь он был не рад, что завел со своим приятелем этот разговор о бессоннице и ее причинах.

Ведь он прекрасно понимал, о чем теперь будет говорить Отторино...

Да, на третьем семестре занятий в Болонском университете с Шлегельяни произошла история, о которой, судя по всему, ему было очень неприятно вспоминать.

Дело в том, что еще во время учебы в Болонском университете к Отторино приехал отец, и приятель сына. Адриано, сразу же не понравился Клаудио.

Клаудио всячески стремился дать понять Отторино, что общество Шлегельяни ему в тягость, однако единственный сын пренебрег сонетом.

Старый граф Клаудио дель Веспиньяни сразу же оказался хозяином положения.

Он сочинил для себя, что Шлегельяни — американец, и весь вечер вел с ним тонкую одностороннюю игру, объясняя ему всякий раз чисто итальянский термин, переводя лиры в доллары и любезно адресуясь к нему фразами вроде: «Мистеру Шлегельяни это, наверное, покажется весьма провинциальным, по вашим американским понятиям...», «Разумеется, у нас я Италии совершенно не те масштабы...», «На огромных пространствах, к которым так привыкли у вас...», — а Адриано чувствовал, что его принимают за кого-то другого, но никак не мог устранить это недоразумение — Клаудио и слова не давал ему вставить.