Эдера 2

Тускло светящиеся фосфорические стрелки на будильнике, как и обычно, стоявшем около кровати в огромном гостиничном номере из пяти комнат, который снимал Отторино, показывали двадцать минут третьего.

В тот вечер дель Веспиньяни лег спать ровно в полночь, но все никак не мог заснуть — его мучила бессонница...

В голове назойливо роились мысли — подробности недавней беседы с Адриано Шлегельяни, размышления об Андреа, о Сильвии, об Эдере...

Почему-то, получив от Адриано всю исчерпывающую информацию об Андреа и его супруге, Отторино сильно разволновался...

Наверняка, потому, что все это, все его размышления, все его мысли и воспоминания имели отправной точкой покойную жену — Сильвию.

Сильвия...

О, как он был неправ, как он был жестокосердечен по отношению к ней!

Как много ран нанес ей — такой нежной, такой любящей!

А ведь она действительно любила его — теперь, по прошествии времени, дель Веспиньяни почему-то убеждался в этом все больше и больше.

Да и он...

Он ведь женился на ней совсем не по расчету — какой мог быть расчет у него, такого богатого и знатного, берущего в жены дочь простого сельского хозяйчика, он ведь женился по любви!

Теперь, когда ее уже нет на свете, Отторино был бы готов на коленях вымаливать прощение, он был бы готов, как в свое время паломники, на коленях приползти из Ливорно в Рим, чтобы только получить таким образом отпущение грехов и воскресить ее...

Но...

Мертвые не оживают, и простить живых уже не смогут — никогда.

Чудес не бывает.

— А напрасно,— прошептал Отторино, отодвигая от себя будильник, фосфорические стрелки которого теперь так неприятно действуют на него.

И вновь на Отторино наваливается тягостная, долгая волна воспоминаний — тяжелых и томительных...

Дель Веспиньяни гонит их прочь, однако воспоминания неотвратимо преследуют его...

Часто, очень часто люди, попав в какую-нибудь сложную жизненную ситуацию, начинают винить в своих бедах других, подчас — совершенно посторонних людей, обвиняя в своих несчастьях кого угодно, кроме себя.

Таких людей подавляющее большинство, и не стоит их осуждать за подобное — так уж устроена человеческая природа.

Люди же, склонные к самоанализу и самокритике (их куда меньше) — такие, как Отторино дель Веспиньяни — после долгих и мучительных размышлений над ситуацией, в которую они попали, рано или поздно приходят к выводу, что виной всему — они сами.

Вот и теперь, вспоминая прожитые с Сильвией дни, Отторино все больше и больше впадал даже не в меланхолию, а в черную тоску.

Ведь все могло быть совершенно иначе, все могло сложиться по-другому — и они бы до сих пор были бы счастливы вместе...

Он — граф Отторино дель Веспиньяни, и она, его жена, Сильвия...

Кто бы его образумил лет шесть, семь назад!

Кто бы рассказал ему, чем асе это может закончиться!

Но тогда...

Иногда Сильвия и Отторино начинали ссориться по самым незначительным пустякам — потом, поостыв, глядя на случившееся с высоты своего жизненного опыта, дель Веспиньяни сам задавал себе один и тот же вопрос: «Неужели я, такой взрослый, столь почтенный человек, мог дать себе взорваться из-за самых незначительных вещей?.. Ведь недомолвки, эти неосторожно сказанные фразы, которые могут не просто ранить — убить, тем не менее — не причина для ссор, это всего-навсего повод... И если я так часто прибегаю к этому поводу — выходит, что я не люблю Сильвию?!»

И Отторино, размышляя таким образом, все время корил себя за свою несдержанность.

Но эти ссоры случались все чаще и чаще — иногда ему начинало казаться, что он просто находит в ругани, во всех этих нелепых обидах и взаимных упреках какую-то непонятную потребность, что они становятся для него чем-то вроде наркотика — скандалы входили в его плоть и кровь, в его повседневное существование, они становились такой же насущной, каждодневной необходимостью, как желание поесть, послать, посидеть у камина...

Как он только ее не называл!

Что только не ставил ей в вину!

Теперь даже вспоминать об этом неудобно — как это он, арбитр изящества, человек, светский до мозга костей, мог так опуститься?!

Но ведь опустился...

А она, бедная, все молчала, молчала...

А что, собственно, ей еще оставалось делать, несчастной Сильвии?

Ведь она, вырванная из другой среды, находилась в совершенно чуждой для себя обстановке, она не могла и слова молвить поперек такому богатому, известному и знатному синьору, каким был для нее Отторино!

Да, Сильвия любила его, дель Веспиньяни отдавал себе в этом отчет, но он был для нес прежде всего синьором, а уже затем — мужем.

Скандалы, бурные и драматичные, обычно заканчивались трогательными сценами примирения; Отторино со всем темпераментом итальянца просил прощения у Сильвии, но она — о, святая! — говорила, что виновата именно она, и что он, Отторино, ее любимый, просто понапрасну нервничает...