Джинсы мертвых торчков

Он встает, и мы обнимаемся. От ниво шибает вонючим запахом несвежего пота, и я даж подавляю рвотный позыв. Решаем прибухнуть и чешем в гостиничный бар. Спад – практически бомжара, и на поводке у него шелудивый цуцик, но я клиент этого клоповника, и хотя барменша, судя по взгляду, совсем не в восторге, она спускает все на тормозах. Это, вообще-то, дофига любезно с ее стороны: не хочется быть пиздюком, но от ниво ж типа нахуй смердит, как с самой юности не смердело. Ну, может, тока када мы по-черному выступали, но, наверно, мой собственный запашок перебивал. Располагаемся в темном закутке, подальше от всех остальных в полупустом баре. Цуцик по кличке Тотоха молча сидит у его ног. Думаю, странно, чё Спад собачником стал, – он же завсида на котанах был помешан. Неизбежно начинаем перетирать за феномен Франко, и я рассказываю, чё хочу рассчитаться с Больным, Вторым Призером и с самим хуйдожником. Мол, мине надо найти одного, другой куда-то пропал, а третий не хочет бабок, чё ему причитаются.

– Немудрено, чё Франко башли не интересуют, котан.

Спад захлебывает добрую четверть пинты светлого, а Тотоха принимает мои ласки под столом. Он вонючка с тусклым мехом, но симпатяга и няша, шлепает своим наждачным языком по моим костяшкам.

– Ты в каком смысле?

– Чисто клятое лавэ, типа того. Бабки, чё ты мине дал, самое хреновое, чё со мной в жизни случалося. Немеренное марафонище с наркотой, капец у нас с Али. Хоть я и не можу перекладывать вину на тибя, котан, – вежливо добавляет он.

– Думаю, все мы сами делаем выбор в жизни, братан.

– Ты в натуре в это веришь?

В общем, сижу тут и перетираю за свободу воли и детерминизм с бомжом: у меня «Гиннесс», у него – «Стелла». И полемика продолжается в моем в номере.

– А у тибя есть другие варики, чёбы в это не верить? – спрашиваю, открывая дверь, и в нос мине шибает запах дневного секса, но Спад, походу, не замечает. – Да, у нас мощные импульсы, но мы понимаем, что это такое и к чему ведет, а потому сопротивляемся и отвергаем их, – говорю и вдруг догоняю, чё своей визиткой из нержавейки «Цитадель продакшнз» нарубаю в туалете дорожки кокса.

– Ты хоть видишь, чё щас делаешь?

– Я щас не в режиме «сопротивляйся и отвергай», – говорю ему, – а в режиме «продирайся любой ценой». Ты не обязан присоединяться. Тибе решать, – говорю ему, махая свернутой двадцаткой. – Сделай свой выбор – вот это вот мой.

– Угу… мож, просто для общения, типа того, – говорит Спад с растущей паникой в голосе, которая спадает, как тока я протягую пиздюку купюру, хоть и в курсах, чё больше никада ее не увижу. – Давненько я не нюхал.

После чего выходим обратно на улицу и заглядуем в парочку баров – единственный способ от ниво сдыхаться, наскока я в курсах. Потом глаза у миня начинают слипаться, а нижняя челюсть чуть ли не отрывается от репы в питбульской зевоте. Чешу в отель и пытаюсь урывками поспать.

Зубодробительный будильник будит миня, походу, минут через десять. И это моя жизнь во всей ее злоебучей усратости. Теперь я должен лететь обратно в Л.-А., к Конраду на сейшен, а потом возвращаться сюда на Хогманай, чёбы вписаться наутро в канун Нового года на большую вечерину с бубенцами. Потом охота просто забуриться на зиму в Амстердаме и переделать кой-какую работу, но надо опять вертаться в Л.-А. и уделить время нашим с Викки отношениям, если я в натуре хочу, чёбы дело пошло на лад. В груди, как раковая опухоль, комом разрастается ненависть к себе, и я размышляю, чё хватит уже нахуй трахаться направо и налево.

В общем, вылетаю ночным рейсом в эту ебаную язву на теле человечества – аэропорт Хитроу, а потом первым классом – аж до самого Л.-А. Пиздюки-охранники обнюхивают мой чемодан до последнего дюйма, пытаясь найти следы снежка. Но мои банковские карты нихуя не показывают, а визитка с нержавейки чистенькая на загляденье.

Блядство, какой же это долгий и нудный полет вместе с Конрадом, чё прибыл транзитом с Амстика и сидит рядом со мной. Он скучный, смурной и абсолютно неприятный попутчик, и я благодарю боженьку за относительную изолированность индивидуальных отсеков. Конрад, вообще-то, слегка аутичный, избалованный жирный пиздюк, но я верю, что по сути он годный пацанчик. А что мне остается? Эмили диджеит в лондонском «Фэбрике», она просто молодая и бестолковая, но сердце у нее доброе. Есть еще Карл. Самый большой бебик с них со всех. Ну и троица, нахуй. А теперь в мою жизнь вернулся ЕБАНЫЙ ФРЭНК БЕГБИ, и я разыскиваю БОЛЬНОГО.

В аэропорту Л.-А. крысотрах с миграционной службы долго и испытующе зырит то на меня, то на ксиву, то на меня, то на ксиву. Это херово. Значит, щас чё-то скажет.

– Ну и как долго вы живете в Амстердаме?

– Периодически, лет двадцать пять.

– Вы директор в индустрии развлечений?

– Директор артистов, – признаюсь и приунываю из-за отсутствия иронии в голосе. Смотрю, как Конрад быстро проходит контроль через пару кабинок от меня и как его одутловатые пальцы потеют на дактилоскопическом сканере, будто сосиски на электроплитке.

– Музыкальных групп?

– Диджеев.

Он немного добреет: