Джимми Хиггинс

— Хороша свобода в Ирландии! — крикнула товарищ Мэри Аллен.

— А в Индии! А в Египте! — рявкнул товарищ Кельн, стеклодув. И как рявкнул! Недаром его могучие легкие целых двадцать лет тренировались ради такого случая.

В зале засмеялись: человек, называющий себя социалистом, выступает в защиту британских броненосцев! Но товарищ Геррити, председатель, застучал молотком, требуя, чтобы собрание шло по всем правилам: все имеют право высказываться свободно. Итак, Норвуд продолжал. Он, конечно, понимает, что совершенного правительства вообще не существует, но есть правительства лучше, а есть хуже. Нравится это слушателям или нет, однако исторически доказано, что свобода, которой уже добилось человечество в Англии, Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Соединенных Штатах, опиралась до сих пор именно на мощь британского военного флота. Если флот этот пойдет ко дну, всем свободным странам придется создавать военную мощь во много раз большую, чем теперешняя. Иными словами, если при нынешнем критическом положении Америка не будет соблюдать традиционных обычаев морской торговли, результат может получиться один, и только один: ближайшие тридцать лет Америке придется тратить все свои силы на подготовку к борьбе, к схватке не на живот, а на смерть с германским империализмом. И если мы не хотим этого, мы должны воевать теперь.

— Так сами и воюйте!—заорал товарищ Шнейдер, пивовар, и лицо его стало таким багровым, каким оно еще ни разу не бывало за всю историю лисвиллской организации.

— И буду воевать, не беспокойтесь,— отвечал молодой адвокат.— Это мое последнее выступление. Завтра я уезжаю в учебный лагерь командного состава. Я пришел сюда, чтобы исполнить свой долг — предостеречь вас, товарищи, хоть я и знаю, что это бесполезно. Время дебатов прошло — страна собирается воевать...

— А я не собираюсь воевать! — заорал Шнейдер.

— Берегитесь,— ответил Норвуд.— Не успеете оглянуться, как всем вам придется воевать.

— Хотел бы я посмотреть, как это меня пошлют воевать! Драться за британский флот? Хо-хо-хо!..— Толстый пивовар хохотал так, что потолок чуть не обвалился.

Несмотря на бурное настроение слушателей, молодой Норвуд все же закончил свою речь — он хотел, чтобы совесть его была чиста: он сделал все от него зависящее, чтобы удержать товарищей социалистов от величайшей ошибки. Он предупредил их, что обстановка в стране все накаляется и то, на что раньше смотрели сквозь пальцы, им спускать больше не станут. Демократия будет защищать свою жизнь — она докажет, что в трудную минуту может быть так же сильна, как милитаризм...

— И сама при этом превратится в милитаризм! — крикнула товарищ Мэри Аллен. Пуританка Мэри была возмущена даже больше, чем немцы: попирают ее самые святые убеждения — Америка, ее родина, вступает в войну, собирается обратить все свои ресурсы на массовое убийство! Худое лицо товарищ Мэри было бледно, губы плотно сжаты, и только трепещущие ноздри говорили о происходившей в ее душе буре. И какую речь она произнесла! Какие полились потоки страстной ненависти в защиту мировой любви! Товарищ Мэри привела слова одного писателя-социалиста. Подобно тому как бои гладиаторов продолжались до тех пор, пока христиане не стали, жертвуя собой, бросаться на арену, сказал этот писатель, так и война будет продолжаться, пока социалисты не бросятся под копыта кавалерии. И, глядя на эту незамужнюю пуританку, можно было с уверенностью сказать, что существует по крайней мере одна социалистка, готовая сию же секунду,, пойти и броситься под копыта кавалерии, под колеса артиллерии или даже просто полицейского автомобиля.

В целом собрание было настроено решительно. Америка ввяжется в европейскую распрю не раньше, чем социалисты исчерпают все средства протеста. Они будут устраивать митинги, распространять литературу, говорить о своих убеждениях на улицах, на заводах — всюду, где собираются люди! Никакого участия в этой проклятой распре, ни теперь, ни потом! Они и впредь будут обличать политических деятелей и капиталистическую прессу,

которые развязали войну и наживаются на ней. И чем сильнее будет их энтузиазм, тем сильнее будет их презрение к тем немногим ренегатам, которые в этот трудный час, когда подвергаются испытанию мужество и честность, покидают ряды социалистического движения и идут вербоваться в офицерский учебный лагерь.

Возвращаясь вечером домой, Джимми тащил с собой целую охапку революционной литературы. На другой день во время обеденного перерыва он принялся раздавать ее рабочим на постройке дороги, которая уже передвинулась на территорию завода взрывчатых веществ. И, разумеется, в тот же день его вызвали к мастеру и рассчитали. Проводив его до границы участка, ему на прощание пригрозили: если он еще раз появится, охрана будет стрелять без предупреждения. Вечером он пошел в лавочку на перекрестке и попытался раздать там литературу. Восседавшие на ящиках зеваки вступили с ним в ожесточенный спор, а один вскочил и, грозя кулаком, заорал: