Джессика

— Чего ты от меня хочешь, Джесс? Чтобы я опять пообещал тебе то, в чем не могу быть на 100 % уверен?

— Я хочу, чтобы ты не уходил. Я боюсь, что если ты уйдешь, то уже не вернешься.

— Ну по крайней мере еще один раз я точно вернусь.

— Один раз?

«Черт, зачем я это ляпнул!»

— Я сказал — по крайней мере… ну, в том теоретическом случае, если все-таки все пойдет совсем плохо… но я не думаю, что будет так, я просто рассматриваю все ненулевые вероятности. Инженерный подход, ты же помнишь? — он улыбнулся. — Ну ладно, Джессика, я думаю, сейчас мне все-таки лучше уйти. Чтобы лишний раз не запоминать тебя… неправильной.

Он поднялся и шагнул мимо нее. Она сделала быстрое движение, пытаясь остановить и удержать его. Он видел ее руку и хотел отдернуть свою, но его удержала мгновенная мысль, что это будет выглядеть как демонстрация брезгливости. Подумать о том, что будет, если этого не сделать, он не успел.

Их руки соприкоснулись.

«Он вошел в нее». Сколько раз Малколм морщился и с отвращением закрывал книгу или текстовый файл, наткнувшись на эту мерзкую фразу и соответствующую ей сцену. Невыносимо пошлая сама по себе, эта фраза еще и лжива (как и практически все расхожие выражения на данную тему) — как действо, менее всего похожее на сон, не может называться словом «спать» (и словом «любить»), так и засовывание в узкую щелку маленького отростка (да, маленького, что бы ни думали на сей счет все эти озабоченные дегенераты — его объем составляет жалкие доли процента от объема тела) не может называется словом «вошел». Вошел — это когда некто оказывается внутри весь целиком. И вот теперь с Малколмом произошло именно это, и это не имело никакого отношения к сексу.

Он понял, что оказался в сознании Джессики и видит и чувствует то же, что она. И это не было просто «вечное сидение на скамейке».

Он находился в неком темном и тесном замкнутом пространстве, сдавившем его со всех сторон, словно узкий лаз в пещере, в котором застрял незадачливый спелеолог. Здесь было холодно… и совсем нечем дышать. Малколм силился вдохнуть и не мог. Он знал, что больше не нуждается в воздухе, но продолжал испытывать непрерывное удушье. Вокруг царил густой и вязкий коричневый полумрак, и лишь впереди виднелся более светлый прямоугольник — что-то вроде маленького окна или экрана, где серели предрассветные сумерки над озером. Малколм понял, что формой и размером это «окно» совпадает с фотографией на табличке. Под рукой у Малколма оказалось нечто, что он сперва принял в этом полумраке за большую уродливую куклу — но, коснувшись пальцами иссохшей кожи, туго натянувшейся на костях, понял, что это что-то вроде мумии. Мумии ребенка… или нет, скорее взрослого, каким-то непостижимым образом уменьшившегося в несколько раз. От конечностей остались лишь оборванные культи разной длины, из которых торчали сухие обломанные кости. Лицо представляло собой жуткую кожистую маску с провалами пустых глазниц и О-образной ямой разинутого в вечном крике рта, где не было ни зубов, ни языка. «Карсон? — в ужасе подумал Малколм. — Это и есть то, что осталось от Карсона? И… мне тоже уготовано место здесь?!»

Он отчаянно рванулся прочь оттуда — не физически, не усилиями мышц, ибо никакого осязаемого выхода не было, но предельным напряжением воли. И в какой-то момент у него стало получаться, стены вокруг — которые не были материальными стенами — начали утрачивать свою плотность, а его взгляд стал как бы раздваиваться, и вот уже он видел предрассветный парк и озеро не только в маленьком прямоугольнике, но и вокруг себя, проступающими сквозь коричневый полумрак, почувствовал, как в его легкие наконец вливается свежий воздух, а затем его со страшной силой потянуло назад, словно засасывая в омут.

— Нет, Джессика! — закричал Малколм. — Отпусти меня!!!

Но картина парка снова меркла, и снова наваливалась отовсюду давящая вязкая тяжесть.

У Малколма не хватало сил, чтобы бороться. До рассвета оставались, наверное, считанные минуты, но ему не продержаться. Она не позволит ему уйти. Она слишком боится его потерять и уже не выпустит… Каким будет заключение патологоанатома, когда они найдут тело? Очередной сердечный приступ? Или что-то с органами дыхания? Ему здесь уже будет все равно…

— Джессика! — взмолился он. — Пожалуйста! Я не хочу умирать! Вспомни, какой ты была! Каким бы прекрасным ни был этот рассвет, ему не сравниться с таким чудесным, заботливым, любящим и отзывчивым человеком, как…

И вдруг его отпустило. Тугая коричневая теснота резко, рывком исчезла, и он распахнул глаза на скамейке, лежа на спине в своем спальном мешке и жадно глотая холодный утренний воздух. В вышине над ним плыли облака, подсвеченные снизу розоватыми лучами еще невидимого отсюда солнца.

«Меня все-таки спас рассвет? — подумал Малколм. — Или она сама опомнилась и выпустила… нет, скорее даже вытолкнула меня обратно в мир живых?»